— Спасибо.
— Проводи меня.
Он выключил плиту, подхватил из кресла шубу и зажег в холле
свет.
— Лида, если я тебя обидел…
— Ты меня не обидел. Кстати, ты уже придумал, куда мы поедем
на Новый год?
— Я пока этим не занимался.
— Когда ты займешься, мест нигде не будет. Может, я сама?
Она опять сияла глянцевой, персиковой европейской красотой и
казалась совершенно спокойной и удовлетворенной. Притворялась? Или ей в самом
деле наплевать?
Хорошо, если наплевать.
— Может, все-таки на снег?
— Нет, — она шаловливо улыбнулась и легко куснула его за
щеку, — нет, Данюсик! Я хочу, чтобы было тепло и солнечно. И чтобы слоны ходили
под балконом.
— Слоны? — удивился Данилов, и Лида засмеялась.
Из плоской длинной сумочки она достала ключи от своей машины
и сказала, став озабоченной:
— Я где-то посеяла брелок и теперь ключи ищу по полдня.
Роюсь, роюсь. Подари мне брелок, Данюсь.
— А какой у тебя был?
— Ты что, — спросила она удивленно, — не помнишь? Ты сам мне
привез из Риги! Такой смешной человечек. Из янтаря.
Данилов посмотрел на нее, как будто она внезапно сошла с
ума. Брелок?!
Из янтаря?!
Полчаса назад он думал про этот проклятый янтарь, кучка
которого лежала у него в деревянном блюдце. Он думал — откуда янтарь в доме
Тимофея Кольцова?
Кто его потерял, а потом раздавил почти что в пыль —
преступник или охранник?
— Что ты так на меня смотришь? — Она тоже оглядела себя, но
не заметила ничего такого. — Со мной все в порядке?
С ней все было в полном порядке, а с ним явно нет.
— Хорошо, что я заехала. Пока, и звони мне.
Он постоял на пороге, поджидая, когда закроются двери лифта,
готового увезти ее. Двери закрылись, лифт уехал, Данилов вернулся в квартиру.
Теперь почему-то сильно заболела голова.
* * *
Лида выскочила из лифта, пробежала короткую лестничку и
толкнула дверь на улицу, радостно чувствуя маслено-умильный взгляд Ивана
Иваныча, «консьержа», проводивший ее. Машина стояла на той стороне переулка и
радостно подмигнула ей, когда она нажала кнопку.
Она обежала темный грязный бок и уселась на пассажирское
сиденье.
— Почему так долго? — недовольно спросил тот, кто сидел на
водительском месте.
— Вовсе не долго, — возразила Лида кокетливо, — очень даже
быстро.
— Ну? Что?
— Он такой же, как всегда, — объявила Лида, — я ничего не
заметила. Обычный.
Человек помолчал.
— Обычный! — сказал он наконец странным придушенным голосом.
— Ты принесла?
— Конечно. — Она выхватила из сумочки ключи и поболтала ими
в воздухе.
— Он ничего не заметил.
Человек снял ключи у нее с пальца и сунул в карман.
— Хорошо. Молодец.
Лида улыбнулась счастливой улыбкой.
* * *
Поесть Данилов так и не успел, потому что явился Тарасов.
— Я на пять минут, — объявил Тарасов с порога, — не пугайся.
— Я не пугаюсь, — пробормотал Данилов. Что-то странное было
в этом вечере. Никто и никогда не приезжал к нему по вечерам, особенно без
приглашения. Только Марта. Она могла всегда приехать «просто так», но не
приехала. Она встречала Петю и была занята.
— Проходи, Олег. Кофе будешь?
— Буду.
Пока Тарасов раздевался и мыл руки, Данилов поставил на стол
еще одну чашку и положил еще одну салфетку. Чашки были с наперсток, а салфетки
топорщились и кололись — Нинель Альбертовна явно переложила крахмала. Когда Тарасов
вошел, Данилов осторожно Поставил блюдечко с горкой янтаря в японскую шкатулку
— чтобы не рассыпать. Все-таки это были «улики».
— Я заехал сказать, что родители просили встретить их завтра
в Шереметьеве. «Эр Франс» из Парижа, вечерний рейс. Светлана Сергеевна не могла
тебе дозвониться, а завтра утром звонить ей будет некогда.
Данилов пришел в такое бешенство, что в глазах стало темно.
Наконец-то он понял, что такое «темно в глазах»!
— Никто не может мне дозвониться, — пробормотал он, глядя в
кофейную гущу, — я подам в суд на МТС.
— Подавай на кого хочешь. Меня просили — я передал.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
— У тебя сахар есть?
— Да. Конечно.
— Я предлагал — давайте я сам встречу, — продолжил Тарасов с
удовольствием, — но Светлана Сергеевна хочет, чтобы ты.
— Наверное, ожидается слишком много камер, — заметил Данилов
спокойно.
— Да тебе-то что? Чем больше, тем лучше. И тебе не повредит,
если кто-нибудь увидит, что ты сын знаменитых родителей. Реклама.
— Реклама, — согласился Данилов.
Будет «море цветов», как принято говорить в репортажах о
знаменитостях, микрофоны, резкий свет лампочек на камерах, восторженные дамы
интеллигентного вида, патлатые юнцы вида богемного, журналисты вида мрачного и
пресыщенного.
Мать, равнодушная ко всему на свете, кроме успеха и
приличий. Отец, равнодушный ко всему на свете, включая успех и приличия. И он,
Данилов, в роли блудного сына со скромным букетиком среди толпы. Вид постный и
несколько растерянный.
Он не поедет их встречать, и пусть будет что будет.
Он позвонит Ольге, уточнит, отправлен ли отцовский водитель
Юра в Шереметьево, и если отправлен, Данилов и не подумает их встречать.
— Я могу сказать Светлане Сергеевне, что ты приедешь?
Значит, Олегу она вполне может дозвониться. И еще будет звонить,
несмотря на то, что занята. Ни при чем МТС. В суд можно не подавать.
— Ты можешь сказать Светлане Сергеевне все, что угодно, —
любезно разрешил Данилов, — это твое исключительное право.
— Ты их встретишь?
— Олег, — сказал Данилов морозным голосом, — это совершенно
не твое дело. Ты мне передал информацию, большое спасибо. Будешь еще кофе?
