— Не знаю. Я не рассмотрел. Какая-то темная машина,
по-моему, иностранная. Может быть, Марта разглядела.
— Я пойду спрошу, — вдруг засуетился Дима, — она на улице?
Данилов посмотрел ему вслед.
Кажется, хоть одного человека он убедил в том, что здесь действительно
кто-то был до них с Мартой. Впрочем, это не имело почти никакого значения.
Сам-то он всегда знал, что не устраивал погрома в доме
Тимофея Кольцова.
Охранник не возвращался, и Данилов понял, что у него
неожиданно появилась возможность поискать среди чудовищного разгрома
какие-нибудь вещественные доказательства, как называют их менты.
Данилов понятия не имел, что нужно искать. Можно, конечно,
надеяться, что преступник в спешке уронил на пол свой бумажник с паспортом и
визитными карточками. Или поставил подпись под бессмысленно-угрожающей фразой
на стене.
Сидоров Сергей Семеныч, дата и домашний адрес.
Зачем он написал: «Это только начало»? Зачем он вызвал
Катерину и ее великого и могучего мужа? Почему не побоялся, что по этому
звонку, да еще на мобильный телефон, всесильная охрана мигом отыщет аппарат, с
которого звонили, а значит, и его владельца? Может, он украл этот аппарат или
взял взаймы? Зачем такие сложности? Зачем он менял кассету, когда достаточно
было ее просто вытащить и забрать с собой? Только для того, чтобы оставить на
ней Марту с Даниловым? Почему охранник открыл ворота? Или тот человек, как
Фантомас, явился в какой-нибудь маске, например, Тимофея Кольцова?
Отлично. Самое главное — правдоподобно.
Данилов ползал по полу, разгребая битое стекло.
Двадцать два стеклопакета, думал он неотвязно. Двадцать два.
Временные рамы стояли на всех окнах второго этажа, и предстояло еще стеклить
отдельный флигелек, где помещались баня, тренажерный зал и маленький бассейн.
Стеклить теперь будет нечем. Придется заказывать все снова, ждать, привозить, и
вряд ли Тимофей Ильич согласится платить по второму разу.
Это ваши проблемы, и вы сами должны их решать.
Данилову было жалко не столько денег — хотя и их тоже! —
сколько усилий, хлопот, многочасовых объяснений с мастерской, которая работала
только по каким-то железным стандартам, а их стандарты Данилова не устраивали.
Ничего не было в кучах битого стекла — ни визитных карточек,
ни бумажника с адресом, — только островки чужой подсыхающей крови, от запаха
которой все внутренности завязывались в узел.
Данилов дополз почти до стены, когда разглядел в осколках
что-то желтое, блестевшее не режущим стекольным блеском, а мягким, как будто
масляным.
Он посмотрел, стараясь не шевелить ладонями, которые от
стеклянной пыли чесались и кое-где кровоточили, и ничего не понял.
Это были мелкие камушки — или крошки от камушков, —
прозрачно-золотистые, похожие на янтарь. Откуда тут янтарь?
Дернуло сквозняком, послышались шаги, Данилов проворно сгреб
крошки и сунул в карман. И торопливо выпрямился. На брючных коленях блестела
въедливая алмазная пыль.
За Димой тащилась Марта с даниловской дубленкой в обнимку,
как будто решив никогда с ней не расставаться.
— Ну что? — спросил Данилов.
— Я не разглядела машину, — сказала Марта расстроенно. —
Помню, что темная, и все. Мы же ее только сбоку видели и сзади. Я же говорила
тебе, что это какая-то подозрительная машина!.. А ты — свидание, свидание!..
— Ничего не нашли? — поинтересовался проницательный Дима,
рассматривая даниловские колени.
Данилов покачал головой.
— Ничего. Марта, ты можешь положить эту дурацкую дубленку.
— Мы оставили тебе кофе, — сообщила Марта, — и от яблока я
только один раз откусила.
— Иди и доешь, — распорядился Данилов. — Дима, давайте все
сначала. Что нужно искать? Вы же работали в милиции, вы должны знать.
Дима понятия не имел, что нужно искать, но в этом невозможно
было признаться. Он ведь и вправду работал в милиции. Целых восемь месяцев.
— Сейчас наши приедут, — сказал он тоскливо, — давайте лучше
их подождем.
Данилов кивнул.
Снег летел, и он чувствовал, что должен куда-то бежать и
что-то делать там, куда прибежит, но он никогда не знал, куда бежать и что
делать.
Ему прислали записку, что он виноват. И дом разгромили
потому, что он виноват.
Конечно, виноват. Кто же еще виноват, если не он?
Он знал, за что его наказывают.
Он не знал только одного — кто именно.
* * *
На этот раз ему снилось, что его топят в ванне, наполненной
разноцветной краской.
Языки краски, не перемешиваясь, затекали друг на друга,
исходили тяжкой вонью, и Данилов знал, что непременно захлебнется, и даже
чувствовал во рту холодную тягучую жижу, химический смертельный вкус. Он знал,
что сзади стоит тот, кто заставит его наглотаться вязкого дерьма, кто не даст
ему отступить, убежать, спастись, и он не может оглянуться, чтобы посмотреть,
кто это, но почему-то для него это очень важно — знать, кто.
Озеро краски было все ближе и ближе, и желудок уже не
помещался внутри тела, вылезал наружу, а Данилов все еще сопротивлялся, все еще
пытался спастись, вывернуться, хотя отчетливо представлял себе, как глотает эту
краску, потому что ему нечем дышать, как она затекает ему в легкие, выедает
глаза и внутренности.
Кашляя, он сел на разгромленной постели.
Нет никакой ванны с краской. Никто не стоит за спиной с
пистолетом и не заставляет его лезть в нее.
Он дома, в своей постели, в полной безопасности. Просто ему
приснился кошмар. Ему часто снятся кошмары, и сейчас приснился.
Ничего страшного. У него не в порядке нервы. Он истерик и
слабак. С этим вполне можно жить. По крайней мере, он почти научился.
Подушки валялись на полу. Одеяло сползало белым больничным
краем. Где могут быть сигареты?
Свесив голову с кровати, Данилов внимательно рассмотрел пол.
Сигарет не было. Он побросал за спину подушки, подтянул край одеяла и опять
свесился.
Нет сигарет.
Данилов посмотрел на часы. Восемь утра, воскресенье.
Где в восемь часов утра в воскресенье он найдет сигареты?!
Наверное, даже ночные ларьки у метро закрыты. Ларечники тоже должны когда-то
спать.
