– Резиновая… – Балабанюк издал пугающий клокочущий звук. – В натуре, Михаил Андреевич, резиновая баба… Пожилая, правда, ухо оторвано, глаза выдавлены, я бы с такой уж точно не стал… Ну, Моргун, ай да сукин сын… Я понял, Михаил Андреевич, это местные охламоны с ним за мед куклой рассчитались! Измутызгали, изнасиловали вдоль и поперек, да на, убоже, что нам не гоже…
Он на полном серьезе мог расхохотаться. Это бывает, когда забава и стресс шагают нога в ногу. Я зажал ему рот и отодвинул подальше.
– Тише, все заткнулись, потом похохочем…
Если удастся, конечно. Ситуация всерьез усугублялась. Головорез с погонялом Сазан зевнул во все горилье горло и вразвалку направился к дому!
– Давненько я у тебя не гостил, Моргун. Соскучился по Ксюшке твоей, живая она еще у тебя, надеюсь? Не залюбил до заворота кишок?
Парни взвыли от восторга.
– Ты куда, Сазан? – спохватился Моргун, покрываясь бледностью. – Принесу я тебе мед, не утруждайся… Кадочка тяжеловатая, надорвешься…
– Справлюсь, приятель. Где тут наша цыпочка?.. – Тяжелые сапожищи затопали по крыльцу, дыхание перехватило, я пихнул локтем притихшего Балабанюка, отступил к порогу. Мелькнула насвистывающая упитанная физиономия, рваный шрам над подрагивающим глазом. Палец на крючке, с этим парнем мы уже разобрались. С остальными посложнее. Что поделать, смерть не обмануть, никому еще не удавалось…
– Слышь, Сазан, – раздался отверделый голос пасечника, – там Пискун в сенях дрыхнет, ты с ним поосторожнее, ладушки? Наказал я его сегодня, за птичками, поганец, гонялся, улей чуть не своротил…
Рожа мигом вытянулась. Не завершив уверенный шаг, Сазан осторожо приставил ногу, углубился в раздумья. Глаз задергался с нарастающей быстротой, пялясь в черную щель. Облизнув губы, он сделал нерешительное лицо, потом, не поворачиваясь, нащупал край ступени, отступил. Тихо передвинулся с крыльца на землю, махнул пасечнику – хрен с тобой, давай сам. Умный парень наш Моргун. Понятно, почему услал собаку в чащу. А вдруг не выдержит общительный Пискун томительного одиночества, прибежит из леса, виляя хвостиком?..
Шустрый топот, и, подобострастно согнувшись, Моргун вкатился в избушку.
– Лежать, Пискун, ни с места… – Стрельнув глазками, протиснулся между мной и изумленным Балабанюком, загремел в горнице крышкой подполья…
Через пару минут, обливаясь потом, сгибаясь под тяжестью увесистой кадушки, затянутой марлей, он выбрался на крыльцо, поволок кадушку к машине. Упитанный амбал снисходительно приоткрыл багажник. Вояки, переговариваясь, сбредались к джипу…
Из горницы доносилось лихорадочное чавканье – Мария, свернувшись за печкой, поедала пельмени. На кровати что-то грузно ворочалось. Взревел мотор, и полились чарующие звуки русского шансона…
Моргун доковылял до бочки, облился из ковша. Когда мы выбрались из дома – вылитые зеленые человечки, старик представлял собой не менее жалкое зрелище. Борода свалялась в косичку, глаза погрязли под морщинами, зрачки блуждали, кожа под глазами обвисла. В минор, похоже, старика потянуло. Сел под бочку, скрестив ноги, уставился меланхолично в необъятную даль.
– А ведь что примечательно, друзья мои, – пробормотал он, с усилием ворочая языком, – это была когда-то прекрасная земля, где люди жили по справедливости, всем хватало места, еды, работы, и даже речи не шло о каком-то там насилии или превосходстве отдельных говнюков над толпой…
– Да неужто? – сказал я.
– А ты не знаешь, так помалкивай, – фыркнул пасечник. – Это не легенда, я со многими старожилами по душам общался. Эх, времечко было… Сейчас скажу… годов до пятидесятых, где-то так. Пока Никита не воцарился на престоле. При усатом пытались прижать местную самостийность – ни хрена у них не вышло. Свернули эту затею, себе оказалось дороже, да и другие проблемы у отца народов в те времена были. Никаких тебе репрессий, закон, порядок, библейская благодать. Ох, как народ рвался в Каратай от вывихов советской власти… Каждая деревня выбирала старосту, староста – совет. Да не народных депутатов, а людей, воистину радеющих за сельчан. Важные вопросы решались на сходах, каждый мог свои проблемы излить, повлиять, приструнить кого надо. Вот тебе и демократия, парень. Если ты нормальный человек, душа у тебя сорьем не заросла, не страдаешь извечным русским уродством – когда руки растут из задницы, строй себе дом, где хочешь, девчонку найди, детишек с ней настрогай, в общину вступай, если коллективист, или в собственном хозяйстве, трудись, коли не по нраву быть общинником. Не суть – лишь бы человек ты был хороший. А коли захребетник, двуличник, душонка у тебя полосатая – так и топай в лес или на болото. Эх, как люди жили, мил человек… Поля колосились, и не думал никто, что живет в зоне… как его… рискованного земледелия. Мяса вдоволь, птицы, рыбы. Праздники справляли, как все нормальные люди. Не придумали тогда еще контрабандных троп, конопляных полей, с алмазами не возились. Пусть не райская житуха была – пахать приходилось, потом на хлеб зарабатывать, но ведь по совести жили. Все, что нажил в этой жизни – все твое. Бастионом стояли скалы, отделяющие Каратай от нечестивого мира. Цитадель, твердыня незыблемая! И как взвились люди, когда явились паханы, чтобы прижать их к ногтю! За жен, за детишек – с вилами шли на отморозков! Глотки им рвали! Гнали из своих деревень уголовную нечисть! Но кончилось, увы, благоденствие в Каратае. Сообразили воры да чиновничьи рожи, что поживиться тут можно, давай делить, рвать этот край. Сколько судеб тогда переломали, сколько народа загубили – эх… Рухнул бастион… С той поры и не смолкает тут дележка, меняются князьки, а людям все хуже и хуже. Уже и маугли по лесам бегают, уродцев расплодилось, словно тут паноптикум какой-то, из деревень люди боятся выходить…
Он строго и как-то раздраженно посмотрел на меня, махнул рукой:
– Ладно, чего я тут. Вы уж топайте, пока упыри не вернулись.
– Конечно, добрый человек, не вопрос, уже уходим. – Я махнул своим, и мы заторопились к лесу.
– Стойте! – крикнул вдогонку Моргун. – Топайте прямиком на север, не сворачивайте. Верст восемь. На маугли не реагируйте, ну их к лешему. Выйдете к речушке – Стремянка называется – и дуйте по течению. Деревушка будет – Кургуз. Но днем туда не суйтесь, только ночью. Найдете Демьяна Асташкова – изба у него тесаная, мансарда, как стреха, свисает, скажете, что от Моргуна. Мужик нормальный, рисковый, правда, бродяжил пару лет назад по болотам, с золотишком мухлевал, переправлял кому-то на большую землю… Может, и сойдетесь в цене. Сынуля у него, правда, непутевый, но какая вам печаль до сынули Демьяна, верно?
– Спасибо, Моргун! – Я соорудил нестареющий «но пасаран». – Удачи тебе… ну и любви, конечно, неземной.
– Эй, ребятки! – заорал он снова вдогонку. – А вы по моей кроватке, часом, не прыгали?
– Что ты, добрый человек, конечно, нет, как можно! – стали выкрикивать мы вразнобой, а я еще и добавил: – Расцветка нам твоего бельишка не понравилась!
Истерично хохоча, разгоняясь, мы вломились в чащу и побежали в том направлении, куда нас послали…
