– Клянетесь ли вы хранить тайну нашего учения, дети мои? – гремел под треск догорающего костра «отец прихода». – Не объявлять ее ни отцу, ни матери, ни отцу духовному? Соблюдать тайну о том, что увидите и услышите в наших собраниях, не жалея себя, не страшась кнута, огня, меча, всякого насильства? Клянетесь ли вы надеть на себя сокровенную маску?
И все, что было далее, не имело никакого отношения к нашей теме. Оставалось лишь недоумевать – где Анюта? С какой целью ее похитили? Радения вступали в новую фазу. Начиналось непосредственное празднование полнолуния (или чего они там празднуют). Гремел шаманский бубен, разгорался костер, люди двигались «паровозиком» друг за другом, притоптывали, хлопали в ладоши. В глазах уже плыло от этой извивающейся «гусеницы». По велению невидимого «хореографа» стартовал другой танец – сектанты плавно перетекли в круг, теперь они стояли плечом к плечу, но совершали все те же незамысловатые движения. Потом образовался крест, потом якорь. Потом хоровод под барабанный бой начал убыстряться, народ впадал в экстаз, кривлялся, прыгал выше головы. Многие вываливались из круга, бились в неконтролируемых конвульсиях, пускали пену изо рта. Несколько минут – и началось что-то несусветное, сущая клиника. Женщины сбрасывали с себя рубашки и блузки, трясли отвислыми грудями, пускались в залихватский пляс, хватали за руки мужчин, тянули за собой. Все верили, что в них вселяется Святой дух, бились в экстазе, в сладком изнеможении. И над всем этим непотребством возвышалась фигура духовного пастыря – он стоял в развевающемся плаще перед прогорающим костром, смотрел на беснующуюся толпу со снисходительной улыбкой. А в глазах блестело едва прикрытое презрение к этой опустившейся черни…
Трудоемкое занятие – заставить толпу выписывать сложные фигуры. Я что-то слышал об этом. Бытует мнение, что во многих мистических сектах и оккультных учениях главное – даже не в молении, не в следовании ритуалам и обычаям, не в достижении какого-то там состояния, а именно в выстраивании танцующими КОНКРЕТНЫХ ГЕОМЕТРИЧЕСКИХ ФИГУР. Практика повсеместная – не от блажи, а с глубоким смыслом. Вроде бы считается в магических практиках, что подобная геометрия при условии участия определенного числа танцующих вызывает изменения глобального масштаба. А какие изменения – политика, экономика, война, природные катастрофы – это зависит от времени танца, числа танцующих, образованных в танце фигур. Поневоле становишься мистиком. Может, не зря в целом безобидных для власти сектантов сажали не только при Сталине, но и потом? Зачем кормчим разных сект тратить прорву времени и сил на подобные представления? Ведь кормчие, в отличие от паствы, совсем не идиоты. А чем, помимо тупой армейской инерции, объяснить затраты на организацию военных парадов – если держать строй в бою незачем со времен римских легионов?..
– Вроде бы смирением должны они отличаться, – беспокойно заворочался Корович. – Никакого тебе греха, обнаженки. А тут – смотри – они же трахаться сейчас начнут всем гуртом.
– Разные в каждой секте подходы к богоугодному делу, – как мог, объяснял я. – Тут уж кто краше соригинальничает. Этакое ассорти из христофорщины, хлыстовщины и что-то доморощенное, шаманское. Можно по-разному объяснить свое проявление греховности. Скажем, я грешу не просто так, а с благой целью, впитываю в себя грязь и порок и внедряю, таким образом, в свою телесную оболочку те грехи, с которыми борюсь, а значит, совершаю преображение своей души, омытой своими же грехами…
– Да шел бы ты со своей философией, – брюзжал Корович. – Сам-то понял, что сказал? Ты мне лучше ответь, где твоя баба? Готов держать пари, она тут не появится.
В этот миг я и прозрел.
– Разрази меня чума, Николай Федорович, – ахнул я. – А ведь ошибка крылась в изначальных умозаключениях. Как речь зашла про полнолуния, шабаш и тому подобное, что-то треснуло нам в головы, что либо ягненок им требуется для заклания, либо… что-то в этом духе. Она ведь симпатичная девчонка, а мы не учли, что большинство этих пастырей – натуральные сексуальные маньяки! Им трахаться нужно – часто и разнообразно. А какое разнообразие в этих кущах? Одни и те же морды. А тут такая девчонка…
– Во-первых, не нам треснуло в головы, – возразил Корович, – а тебе, Михаил Андреевич. Во-вторых, если мы еще полежим тут, то скоро их богомоления закончатся, и народ начнет расползаться по домам, и тогда уж…
– В деревню… – я уже включил задний привод, начал выползать из боярышника. – Пулей возвращаемся в деревню…
Мы бежали в обход леса, как благочестивые христиане от адской сковородки. Сердце колотилось: не успеем, не успеем, надо же так опростоволоситься… Ползли по огородам, приближаясь к остроконечным строениям, огороженным худыми плетнями. Да тут был настоящий город, где ее искать… На холме в отдалении возвышалось приличное двухэтажное строение, обнесенное высокой оградой – предположительно жилище пастыря и его «богородицы». Правее, среди деревьев и чересполосицы оврагов, громоздились строения рядовых членов общины. На холме за левым плечом продолжало бесноваться «мероприятие» – там орали люди, мельтешили огни факелов, – и над всей этой мерзостью царила огромная ядовитая луна с выпуклым Морем Спокойствия…
– Ты, главное, не психуй, – приговаривал Корович. – Давай рассуждать логически. В двухэтажку за забором твою телку вряд ли определят – пастырь должен к ней присмотреться, попробовать, так сказать… уж извиняй за правду жизни. Да и богородица на первых порах неизвестно как отнесется к прибавлению в семействе. Тоже должна присмотреться. Так что держат ее, скорее всего, где-то в домах… рядовых граждан. И держат, разумеется, с охраной, как же иначе? Так что давай действовать осмысленно, хорошо присматриваться, а главное, не врываться во все подряд помещения. И помни, что наше с тобой мероприятие называется не «паника»…
Звучало что-то сермяжное в поучениях коллеги. Теперь я был спокоен – время, в сущности, оставалось. Мы вползли в деревню. Деревня как деревня – что-то среднее между загибающимся русским селом и стойбищем африканского племени. Дома построены кое-как, из досок, плохо состыкованных бревен. Завалившиеся сараи, курятники, издающие характерный аромат, поленницы с дровами. Чуть поодаль была, похоже, «городская площадь» – место для всенародных гуляний и озвучивания «эпохальных» решений пастыря: там возвышался здоровый, высотой не менее пяти метров крест.
Мы крались мимо домов, заглядывали в крохотные оконца. Беременная женщина с некрасивым веснушчатым лицом при свете лучины что-то штопала, сидя на колченогом табурете. Доносилось монотонное старческое бормотание: аборигены молились, отходя ко сну. Старики в деревне, стало быть, имелись. Их не пускали на гору, там дело молодое. А все «годные», крепкие, пышущие здравием (а главное, не беременные) в этот час собрались под Рогатой скалой… Мы метнулись за сарай, когда скрипнула дверь и на крыльце образовалась толстая «пенсионерка» с палочкой. Сошла со ступеней и направилась, прихрамывая, к выгребной яме, от которой распространялся ужасающий аромат…
Из следующего дома вышел мужик с автоматом…
– Есть… – сдавленно прохрипел Корович и прижал мой затылок к земле.
