Искра, упав на одну из сорока тысяч бочек пороха, хранившихся в подвалах городской Ратуши, не вызвала бы такого взрыва, какой вызвали эти слова.
– Король – в Париж! Король! О Боже! И королева издала вопль, от которого Людовик XVI вздрогнул.
– Ну вот! – произнес король, посмотрев на Жильбера. – Что я вам говорил, доктор?
– Король, – негодовала королева, – король должен отправиться в город, охваченный мятежом; король среди вил и кос; король среди людей, которые перерезали швейцарскую гвардию, убили де Лоне и де Флесселя; король на Ратушной площади, залитой кровью его защитников!.. Вы безумец, сударь, повторяю вам, вы безумец.
Жильбер опустил глаза, как человек, которого удерживает почтение, но не проронил ни слова в ответ.
Король, взволнованный до глубины души, сидел как на угольях.
– Как могла подобная мысль, – вопрошала королева, – родиться в голове умного человека, возникнуть в сердце француза! Вы что же, сударь, не знаете, что вы говорите с потомком Людовика Святого, с правнуком Людовика XIV?
Король притопывал ногой по ковру.
– Однако я надеюсь, – продолжала королева, – вы не хотите лишить короля помощи его охраны и армии и вы не пытаетесь выманить его, одинокого и беззащитного, из дворца, ставшего крепостью, чтобы предать в руки ярых врагов; ведь вы не хотите, чтобы короля убили, не правда ли, господин Жильбер?
– Мог ли я подумать, что у вашего величества хотя на мгновение появится такая мысль? Будь я способен на такое вероломство, меня следовало бы назвать не безумцем, а негодяем. Но, слава Богу, ваше величество так же не верит в это, как и я. Нет, я пришел дать королю совет, потому что уверен, что это хороший совет, более того, лучший, нежели другие советы.
Королева с такой силой стиснула ладони на груди, что батист затрещал под ее пальцами.
Король с нетерпением пожал плечами.
– Но, Бога ради, – сказал он, – выслушайте его, сударыня. Вы успеете сказать «нет» после того, как он договорит до конца.
– Его величество прав, – сказал Жильбер королеве. – Вы не знаете, что я хочу сказать: вы думаете, ваше величество, что вас окружает надежная, преданная армия, готовая умереть за вас. Вы заблуждаетесь! Половина французских полков в заговоре с революционерами.
– Сударь! – воскликнула королева. – Вы оскорбляете армию.
– Напротив, ваше величество, – сказал Жильбер, – я хвалю ее. Можно почитать королеву и быть преданным королю, любя при атом родину и будучи преданным ее свободе.
Королева метнула на Жильбера пламенный, как молния, взгляд.
– Сударь, – сказала она ему, – эти речи…
– Да, эти речи оскорбляют вас, я понимаю; ибо, по всей вероятности, ваше величество слышит их впервые.
– Придется привыкнуть, – пробормотал Людовик XVI со смиренным здравомыслием, составлявшим главное его достоинство.
– Никогда! – вскричала Мария-Антуанетта. – Никогда!
– Послушайте! – воскликнул король. – По-моему, доктор говорит разумные вещи.
Королева села, дрожа от ярости. Жильбер продолжал:
– Я говорю, ваше величество, что я видел Париж своими глазами, меж тем как вы не видели даже Версаля. Известно ли вам, чего хочет сейчас Париж?
– Нет, – встревоженно ответил король.
– Надеюсь, он не хочет снова брать Бастилию, – презрительно проронила королева.
– Конечно, нет, ваше величество, – продолжал Жильбер. – Но Париж знает, что народ и его короля разделяет еще одна крепость. Париж хочет созвать депутатов от сорока восьми округов, которые в него входят, и послать этих депутатов в Версаль.
– Пусть приходят, пусть приходят! – вскричала королева с дикой радостью. – О, мы устроим им хороший прием!
– Погодите, ваше величество, – ответил Жильбер, – будьте осторожны, эти депутаты придут не одни.
– Кто же с ними придет?
– С ними придут двадцать тысяч солдат Национальной гвардии.
– Национальная гвардия? – спросила королева – Что это такое?
– Ах, ваше величество, не пренебрегайте ею, однажды она станет силой; она будет решать, кто прав, кто виноват.
– Двадцать тысяч человек! – вскричал король.
– Но, ваше величество, – возразила королева, – у вас есть десять тысяч солдат, которые стоят сотни тысяч мятежников! Призовите их на помощь, призовите, говорю вам; двадцать тысяч мерзавцев постигнет достойная кара, это даст острастку всей этой революционной мрази; если бы мне дали полную власть хотя бы на час, то через неделю от нее не осталось бы и следа.
Жильбер грустно покачал головой.
– О, ваше величество, как вы обманываетесь, вернее, как вас обманули. Увы, увы! Подумайте только: королева начинает гражданскую войну; только одна королева решилась на такое, за это ее до самой смерти презрительно называли чужестранкой.
– Как это я начинаю, сударь, почему это я начинаю? Разве это я ни с того ни с сего начала стрелять по Бастилии?
– Сударыня, – вмешался король, – вместо того, чтобы советовать применить силу, прислушайтесь прежде к голосу разума.
– К голосу слабости!
– Послушайте, Антуанетта, – строго сказал король, – это же не пустяк – приход двадцати тысяч человек, в которых мы начнем палить из ружей.
Потом, обращаясь к Жильберу, сказал:
– Продолжайте, сударь, продолжайте.
– Вся эта ненависть, которая разгорается в отдалении, все это бахвальство, которое при случае обращается в храбрость, вся эта неразбериха во время сражения, исход которого неизвестен, избавьте от этого короля и себя самое, ваше величество, – сказал доктор, – ваша мягкость способна ослабить опасность, а ваши решительные действия могут лишь усугубить ее. Толпа хочет прийти к королю, опередим ее; пусть король придет к толпе; пусть он, окруженный нынче своей армией, докажет завтра, что обладает отвагой и политическим умом. Эти двадцать тысяч человек, о которых мы говорим, могут победить короля; позвольте же королю в одиночку победить эти двадцать тысяч человек, ибо эти двадцать тысяч человек, ваше величество, и есть народ.
Король не удержался и одобрительно посмотрел на Жильбера, но Мария-Антуанетта перехватила его взгляд.
– Несчастный! – сказала она Жильберу. – Вы что же, не понимаете, что значит присутствие короля в Париже на тех условиях, о каких вы говорите?
– Что оно значит?
– Оно значит – я одобряю; оно значит – вы правильно сделали, что перебили мою швейцарскую гвардию; оно значит – вы правильно сделали, что уничтожили моих офицеров, что предали огню и мечу мою прекрасную столицу; наконец, вы правильно поступили, что свергли меня с трона! Спасибо, господа, спасибо!
И презрительная усмешка мелькнула на губах Марии-Антуанетты.
