Граф вновь упал на колени.
– Государыня, заклинаю вас всеми святыми, – сказал он, – прикажите мне покинуть вас, бежать, умереть, но не принуждайте меня смотреть, как вы плачете.
Произнося эти слова, граф сам с трудом подавлял рыдания.
– Я больше не буду, – сказала Мария-Антуанетта, выпрямившись и с улыбкой тряхнув головой.
Очаровательным жестом она откинула назад густые пудреные волосы, раскинувшиеся по ее белоснежной лебединой шее.
– Да, да, я больше не буду вас огорчать, забудем обо всех этих безумствах. Боже мой! Как странно: королеве надо быть такой сильной, а женщина так слаба. Вы ведь только что из Парижа, правда? Давайте поговорим. Вы мне уж что-то рассказывали, но я все забыла; а ведь дело, кажется, очень серьезно, не так ли, граф?
– Хорошо, государыня, вернемся к политике; то, о чем я вам расскажу, действительно весьма серьезно; да, я прибыл из Парижа, где присутствовал при падении королевской власти.
– Я просила вас говорить откровенно, но вы слишком щедры. Удавшийся мятеж вы называете падением королевской власти. Неужели взятие Бастилии означает гибель королевства?! О, господин де Шарни, вы забываете, что Бастилия была построена в XIV веке, а королевская власть существует в мире уже шесть тысяч лет.
– Я рад бы, государыня, обольщаться иллюзиями и, вместо того, чтобы печалить ваше величество, утешить вас самыми радостными известиями. К несчастью, всякий инструмент умеет издавать лишь строго определенные звуки.
– В таком случае, хоть я всего лишь женщина, попробую поддержать и вразумить вас.
– Я только об этом и мечтаю.
– Парижане взбунтовались, не так ли?
– Да.
– Сколько народу участвует в мятеже?
– Из каждых пятнадцати – дюжина.
– Откуда вам это известно?
– О, тут нет ничего мудреного: народ составляет двенадцать пятнадцатых французской нации; две пятнадцатых приходится на дворянство и одна – на духовенство.
– Расчет точен, граф; цифры вы выучили назубок. Вы читали господина и госпожу де Неккер?
– Господина де Неккера, государыня.
– Значит, – весело подытожила королева, – пословица не лжет: бойся друга как врага. Что ж, если желаете, можете выслушать мой расчет.
– Я весь внимание.
– Шесть пятнадцатых из этих двенадцати – женщины, не так ли?
– Да, ваше величество, но…
– Не перебивайте меня. Итак, шесть пятнадцатых – женщины, столько же остается на долю мужчин, но из них Две пятнадцатых – старики, беспомощные либо равнодушные. Вы согласны?
– Да.
– Остаются четыре пятнадцатых, из которых, вы не можете этого опровергнуть, половину составляют трусы и люди умеренные. Заметьте, я очень высокого мнения о французской нации. Итак, остаются две пятнадцатых; допустим, все эти люди сильные, отважные, воинственные и озлобленные. Но ведь следует подсчитать, сколько человек из них находится в Париже? Бунтуют-то только парижане, их и предстоит усмирить.
– Однако, государыня, однако…
– Опять однако… Погодите, я выслушаю вас позже. Господин де Шарни поклонился.
– Итак, – продолжала королева, – по моим расчетам, нам противостоит сотня тысяч парижан. Вы согласны? На сей раз граф промолчал. Королева заговорила вновь:
– Так вот, против этой сотни тысяч парижан, плохо вооруженных, недисциплинированных, необученных, нерешительных, ибо совесть их нечиста, выступят пятьдесят тысяч солдат, известных всей Европе своей отвагой, а также офицеры, подобные вам, господин де Шарни; с ними пребудет благословение Господне и моя душа, которую легко растрогать, но трудно разбить.
Граф по-прежнему молчал.
– Неужели вы полагаете, что при таких условиях один мой солдат не стоит двух простолюдинов? Де Шарни молчал.
– Скажите же, каково ваше мнение? – нетерпеливо потребовала королева.
– Государыня, – произнес граф, оставляя по приказу королевы свою почтительную сдержанность, – если сто тысяч человек, предоставленных самим себе, буйных и плохо вооруженных, а именно таковы парижане, сойдутся с вашими пятьюдесятью тысячами солдат на поле боя, они будут разгромлены в полчаса.
– Вот видите! – сказала королева. – Значит, я права, – Постойте. Дело обстоит совсем иначе. Во-первых, мятежников в Париже не сотня тысяч, а целых пять сотен.
– Пять сотен тысяч?
– Именно. В ваших расчетах вы не приняли во внимание женщин и детей. О королева Франции! о гордая и отважная женщина! Парижские простолюдинки ни в чем не уступят мужчинам; быть может, настанет день, когда они заставят вас признать за ними силу поистине дьявольскую.
– Что вы хотите сказать, граф?
– Государыня, знаете ли вы, какую роль играют женщины в гражданских войнах?! Нет? В таком случае я расскажу вам об этом, и вы убедитесь, что при определенных обстоятельствах одна женщина стоит двух солдат.
– Вы с ума сошли, граф! Де Шарни грустно улыбнулся.
– Видели ли вы парижанок во время штурма Бастилии, когда под огнем, под пулями они призывали мужчин взяться за оружие, грозили кулаками вашим закованным в броню швейцарцам, выкрикивали проклятья над убитыми, поднимая и зовя в бой живых? Видели ли вы, как они варят смолу, катят пушки, одаривают храбрых воинов патронами, а робких – патронами с поцелуем в придачу? Знаете ли вы, что по подъемному мосту, ведущему в Бастилию, прошло столько же женщин, сколько мужчин? Знаете ли вы, что, пока мы с вами ведем беседу, они орудуют кирками, разрушая стены Бастилии? О, государыня, примите в расчет парижских женщин, примите в расчет их, а заодно и детей, которые отливают пули, точат сабли, бросают булыжники с седьмого этажа; примите их в расчет, ибо пуля, отлитая ребенком, убьет вашего лучшего генерала, сабля, наточенная им, подкосит ваших лучших лошадей, а камень, брошенный им с высоты, разобьет головы вашим драгунам и гвардейцам. Примите в расчет и стариков, сударыня, ибо если они уже не в силах поднять шпагу, они в силах послужить щитом своим сыновьям. В штурме Бастилии, государыня, участвовали и старики; знаете ли вы, что делали эти старики, которых вы не принимаете в расчет? Они становились впереди юношей и те целились во врага из-за их спин, так что пули ваших швейцарцев впивались в тела бессильных стариков, служивших крепостной стеной мужчинам в расцвете лет. Примите стариков в расчет, ибо это они вот уже три сотни лет передают из рода в род рассказы о насилии, которому подвергались их матери, о полях, потравленных во время барской охоты, о бедствиях их сословия, страждущего под пятой феодалов, и, наслушавшись этих рассказов, сыновья хватают топоры, дубины, ружья, все, что есть под рукой, и отправляются убивать, заряженные стариковскими проклятиями, как пушка заряжена порохом и ядрами. В этот час в Париже все – мужчины, женщины, старики, дети – славят свободу, избавление от гнета. Примите в расчет всех, кто кричит, государыня, а их в Париже восемьсот тысяч душ.
