Значит, не «голубой». Получается, больной. Вот этого, говорил Витька о болезнях, там, на «даче», хоть отбавляй.
Но Сонька сразу приметила, бабу не обманешь: за сутулостью, кособокостью и внешним ущербом кроется в мужике сила недюжинная и ум светлый. Она ни разу в жизни не слышала, чтобы «спасибо» говорили таким образом, чтобы это «спасибо» доходило до сердца того, к кому обращалось. И глаза эти… Добрые какие-то, и в то же время – глубокие, пронизывающие насквозь. Соньке в первое время казалось, что жилец пронизывает ее насквозь и может запросто заметить, что у нее вырезан аппендицит. Повспоминала Сонька профессии, которые подобным взглядом славятся, но ни до чего лучшего, кроме как до президента, не додумалась. Тот тоже добрый. Если захочет. А не захочет – так и глядеть в телевизор на него не хочется. Такое чувство, что он Соньку заметил и вспомнил, как она в прошлом году с участковым бухты-барахты на сеновале глухого деда Митрича устроила.
Витька не знает, слава богу. Бить не стал бы, не его баба, но посмотрел бы, как на стерву (чтобы не сказать: суку), и ноги бы его больше на пороге этого дома не было. А участковый, гад, опять подбирается. У него баба, как и в прошлый месяц, к матери больной в Красноярск собралась.
Поосторожней теперь нужно. О кобеле этом в погонах забыть и к дому не подпускать. Пусть багры и ведра на случай пожарной тревоги у бабки Милы пересчитывает. Случись сполох, от Соньки с ее багром такая же польза будет, как у ее быка Федьки в плане надоев. В доме появился хороший человек, а в том, что он хороший, Сонька перестала сомневаться уже к следующему утру, и больше никаких гостей она не ждет. Сын о пришельце тоже ничего не должен знать, иначе на улице выболтает на следующий же день.
Заканчивался второй день свободы Андрея Литуновского…
Около одиннадцати вечера во дворе Сонькиного дома затявкала собака. Ее и держали лишь для того, чтобы она тявкала, жрала поменьше да являла собой непременный атрибут нормального дома в Смоленском. Нормальный дом, это когда есть загон и скот в нем, крепкая изба, выдерживающая сорокаградусные морозы, пяток кур, мерно шагающих по двору, и, конечно, собака. Наличие этих факторов являлось подтверждением того, что в доме живут достойные люди, способные обеспечить себя самостоятельно.
Чем собака меньше, тем яростнее ее лай. Способность выслуживаться, имитируя вселенскую преданность, – отличительная черта всех шавок размером с большую шапку. Такой сторожевой пес не в состоянии испугать, не в силах укусить, но он будет выворачиваться наизнанку, зарабатывая себе две миски в день превосходных остатков от обеда.
Сонька посмотрела на часы. Интересно, кто это мог пожаловать в ее двор без пяти минут одиннадцать. Все бы ничего, случалось, захаживали и позже, но это всегда являлось визитом по взаимному соглашению. Сейчас же Соня Коробейникова никого не приглашала, не делала для этого никаких прозрачных намеков, а потому нежданное появление во дворе чужого – при виде своего Прыг-Скок бы не рвал себя на части – слегка ускорило ритм биения сердца вдовы. В подвале находился беглый каторжник, а потому оптимизма от предстоящего разговора Сонька не ощущала. Чего она так и не научилась к тридцати четырем годам делать, так это скрывать волнение. Волновалась, когда муж уезжал на заработки, переживала, когда задерживался, а потом, после его смерти, зримо нервничала, когда кто-то обещал, но не приходил.
– Не спите?
Из сеней в избу просунулась сначала фуражка с двуглавым орлом на тулье и лишь потом конопатое лицо участкового Савельева.
Сонька обмерла. Вот этого кобеля здесь только и не хватало.
Старший лейтенант в возрасте подполковника по привычке вошел, повесив фуражку на крючок у входа, вытер ботинки, запылившиеся в походе по участку, и, уложив папку на придверную лавочку, вошел.
– Здравствуй, Сонюшка.
– Здравствуй, здравствуй. – Витька велел быть невозмутимой, и пока это, кажется, ей удавалось. – Что за дела, Павел Михайлович, в полночь?
Савельев смутился. Раньше таких вопросов от этой бабы он не слышал. Мог в двенадцать прийти, мог в три часа ночи, мог под утро. А нынче, вишь, припозднился, получается…
– Прискучал, – сказал Савельев таким тоном, словно и не надеялся, что ему поверят.
– Господи, о ком прискучал-то? – ухмыльнулась Сонька. – Ты избы-то, Павлуша, перепутал никак? Твоя, с женой да детьми, на соседней улице.
Наверное, у Соньки очередной кризис среднего возраста. Это все, что могло прийти в голову участковому. То стонет и извивается, просит еще, то волчится и лягается.
– Отчего такие перемены?
– Надоел ты, – призналась вдова. – В магазине стыдно смотреть твоей бабе в глаза. Еще объяснения нужны?
– Нет, достаточно. Чаем-то хоть напоишь? Чаем меня все поят, так что за это срам иметь не нужно будет.
– Чай кипятить нужно, а мне недосуг. Водки налью, она всегда в холоде.
Спокойно подойдя к люку погреба, Сонька ловко откинула крышку и спустилась вниз.
– Участковый пришел… – шептала она в сырую темноту, звякая бутылками. – Сейчас выпровожу.
– Со-онь.
Рыжая голова в проеме люка появилась так неожиданно, что Сонька вскрикнула.
– Ну, Со-онь.
– Что ты, как телок, ноешь?! – рассвирепела вдова, прихватывая с полки бутылку первача. – Сиську хочешь? Иди к жене, она уже месяц у тебя недоеная.
Старший лейтенант разочарованно вернулся к столу и стал молчаливо размышлять над тем, что заставляет эту безмужнюю бабу так сопротивляться. На игру не похоже, ее мнимые приличия заканчивались сразу, едва он подтягивал ее к себе за руку. Сейчас же она нервничала и была неприступна. Мужика, что ли, завела? Но тогда он узнал бы об этом первым. В деревне не происходит ничего, чего он не узнавал бы сразу.
– Вот, – глухо проскрипел участковый, выплеснув рюмку в рот, морщась от высокого градуса. Под «вот» он подразумевал лист бумаги, сложенный несколько раз и вынутый из кармана форменной рубашки. – С зоны зэк сбежал.
– Да ты что?
– Правда. Особо опасный преступник, возможно, вооружен. Я потому и зашел, чтобы предупредить, не чужая все-таки.
Захрустев огурцом, старлей стал придумывать, чем можно еще смягчить сердце строптивой вдовушки.
– Разослали по всем деревням, городам и весям, – кивнул он на лист. – Особо опасный, понятно? Я мог мимо разве пройти?
– Спасибо, что предупредил. Теперь, как увижу, сразу сообщу куда следует. А куда, кстати, следует?
Участковый притянул ее к себе решительным жестом, нежно, насколько умел. Она рухнула ему на колени, и ощущения ее были сродни тем, кои получает женщина, усевшись на батарею.
– Мне. Все подозрения – мне. Ты что-то дерганая какая-то… Не мужика ли нашла. Пойдем, проверим спальню?
– Я тебе сейчас проверю. По фуражке вот этим чугунком! – Соскочив с колен надоедливого стража порядка, она решительно приблизилась к сеням и распахнула дверь. – И больше не ходи. Краснеть перед бабой твоей и детьми больше не собираюсь.
