– На воротах каждого кремянского дома, как и на всех остальных домах остальных деревенек вокруг, расклеены объявления о том, что любому жителю гарантируется премия в десять тысяч рублей, если он сообщит начальнику шестого барака о местонахождении встретившегося ему в лесу человека. А вокруг сторожки, которую тебе сосватал дед из Кремянки… Вокруг болота, Летун. Сплошные болота. И тебе очень повезло, что тебя взяли, потому что в противном случае ты уже давно был бы на том свете.
Литуновский сидел, не убирая от лица руку.
– Хозяин вызвал меня к себе и спросил о твоих возможных планах. Как ты думаешь, Андрей… Как тебя по батюшке?.. Так как ты думаешь, Андрей Алексеевич, что я ему сказал?
Сделав последнюю затяжку, Литуновский воткнул ее в пол. В тишине зависшего вопроса раздалось шипение. Так случается, если окурок прислонить к воде. Перед глазами Андрея стояла Вика, держала за руку сына и плакала. Не навзрыд, а тихо, обреченно. Как перед прощанием навсегда…
– Я сказал, что ты скорее всего пойдешь к сторожке, о которой тут знает каждый зэк и на которой однажды спалились четверо. Они спалились и улеглись на погосте. А старик из Кремянки продолжает приезжать и привозить «красным» харчи, которые приобретаются за счет зэков, потому как на «семерке» знают, что тут «дача». Зэки шестого барака хавают творог, сметану, яйца, а зэки на «семерке» довольствуются тушенкой. И администрации хорошо, и старику приработок. Пять тысяч для этих мясоедов – как мне пятьдесят тысяч баксов на воле, которые ты должен был мне отдать, оказавшись на свободе. Но вместо этого ты пошел в сторожку, не предупредив меня об этом, и спалился, как пацан. Твой напарник Зебра, спроси ты его о той заимке, рассказал бы столько, что охота приближаться к ней пропала бы у тебя навсегда. Но ты человек самостоятельный, ты на «даче» уже четыре месяца, а потому знаешь много и много умеешь. И сейчас Хозяин, имея в своем распоряжении пленку с записью нашего с ним разговора, считает, что взял меня за жабры. Понятно, что всю пленку в случае чего он на обзор кому бы то ни было предоставлять не будет. Там очень много лишнего, из-за чего он может лишиться не только годовой премии. Но вот мой развязный стук о том, куда ты мог пойти, выйдя за пределы «дачи», у него есть. И теперь ты должен понимать, какие неприятности мне доставил. Ты не понял главного, Андрей. Я – смотрящий за зоной. Я вор. И за любую подставу зэка администрации меня просто казнят на воле. Именно поэтому я позволил тебе бежать, подготовил для этого все условия, которые ты запросил, и даже показал сторону горизонта, куда следует идти. Но ты пошел туда, где тебя уже почти сутки ждали.
Вытряхнув из пачки еще одну сигарету, Толян снова прикурил и снова вставил ее в губы Литуновского.
– Плохо, Андрей, плохо. Все очень, очень, очень-очень плохо. С девяноста суток тебе никто не скостит. И у меня нет никакой надежды на то, что ты отсюда выйдешь. Наиболее вероятно, что тебя отсюда вынесут. Через два дня ты начнешь ловить мышей, собирать жуков и делать из кепи чашку, чтобы набрать дождевой воды. И хотя старик из Кремянки уверяет, что вёдро этим летом будет знатное, я уверен, что жажда тебя убьет раньше, чем голод. Если, конечно, ты не спечешься от кровоизлияния в мозг или пневмонии.
– Все хотел спросить, да не до этого было. Ты кем на свободе-то был? – спустя секунду разбавил он деготь своих предположений.
Литуновский промычал в ответ что-то нечленораздельное, но его поняли.
– Брокером, значит… Что ж мы с тобой раньше не встретились, на воле? Там, смотришь, замутили бы чего…
Вместо ответа Литуновский с досадой и отчаянием покачал головой, и Бедовый тему закрыл.
Подумав, Бедовый встал и скинул свою черную, блестящую от новизны и чистоты куртку. Следом стянул через голову теплую, с начесом, кофту. Сунул ее за спину лежащему Литуновскому и в последний раз присел перед ним на корточки.
– Знаю, не выйдешь. – Помолчал немного, дожидаясь, пока Литуновский докурит сигарету, и спросил: – Если кто чего напишет, отписать? Или не лезть не в свое дело?
Напрасно он это говорил. Мыши, голод, жажда… Вторично все это. Зачем о другом напомнил?..
Гримасничать Литуновский не мог, поэтому все, по чему Бедовый догадался о запоздалом нервном срыве зэка, были тихий, монотонный вой надорванных легких и слезы, скользнувшие из-под опухших, безжизненных век.
Толян встал и пнул ногой дверь.
– Уснул, что ли?
– Потише, – собравшись, как шавка перед волкодавом, предупредил бурят.
Они вышли во двор.
– Тебя как зовут, ефрейтор?
– Аймыр.
– Аймыр? Хорошее имя. Благозвучное на слух, не вопрос. Я слышал, что у вас девчонки симпатичные, Аймыр, это правда?
Ефрейтору тема понравилась. Девчонки у них, в Бурятии, действительно загляденье. Он признался, что смотрящий прав.
– А твою невесту как зовут, Аймыр?
– Кульнур.
– С ума сойти, до чего приятное имя. А еще я слышал, что у вас ритуал специальный есть. Чтобы определить, красивая девчонка или нет, берут сковороду, мажут днище сажей и бьют девчонке по роже. Если нос чистый остался, значит, красавица. Это правда?
Ефрейтор вероломства при таком дружелюбном разговоре о приятном не чувствовал, а потому, пока соображал, о чем идет речь, безмятежно следовал за смотрящим. Собеседник же дожидаться ответа не стал.
– Свадьба скоро?
Улыбнулся ефрейтор, он чувствовал близкую негу.
– Через четыре месяца, сразу после дембеля.
– Даже не знаю, состоится ли…
Конвоир чуть замедлил шаг и настороженно справился, о чем идет речь в данном посыле. О чем это говорит зэчара?
– Ты знаешь, кто я?
Бурят ответил. Он знал, конечно.
– И ты наверняка знаешь, что я, находясь здесь, решаю кучу проблем, возникающих за тридевять земель отсюда?
Ефрейтор не знал, но догадывался, что так оно и есть. Кто бы сомневался в заявленном.
– Так вот… – Толян замедлил шаг, чтобы конвоир смог с ним поравняться, а потом и вовсе развернулся к нему лицом. – Я говорю о следующем. Если узнаю – а проверю я обязательно, что по возвращении на пост ты не принес этому зэку полную пластиковую бутылку воды, из которой хлебаешь у ледника лимонад, в твой аймак приедут гости. Они будут очень недоброжелательно настроены к твоим родственникам. Сначала они подожгут твою юрту. Потом половина гостей вынет из-за пазухи стволы и примется за скот. И все то время, пока твоя юрта будет гореть, а скотина издавать предсмертный рев, вторая половина приезжих будет хором пялить твою Кульнур.
– Что ты сказал?! – Ефрейтор побледнел так резко, что переборщил и стал зеленым.
– Я сказал – пялить твою Кульнур, – сквозь зубы рявкнул Бедовый. – Сзади, спереди, потом одновременно. А потом половины поменяются местами. Первые уйдут подбрасывать дрова, а вторая займется невестой. А после всем будет объявлено, что эти непопулярные среди народов Бурятии меры были приняты в связи с отместкой некоему Аймыру, который с людьми на зоне, во время срочной службы, поступал приблизительно таким же образом.
