Этот истеричный возглас и послужил сигналом к всеобщему штурму.
Педерасты оказались куда более агрессивными, чем можно было предположить. Хлипкий фургончик «Русской шавермы» был разнесен ими в мгновение ока. Рифленые дюралевые плоскости заблестели в наманикюренных руках, как трехлинейки революционных матросов, идущих на штурм Зимнего.
Четверо мужественных геев, облаченных в кожу с заклепками, тащили к парапету набережной боковую плоскость вагончика, которую наверняка собирались использовать в качестве импровизированного трапа.
Жеманный трансвестит привязывал веревку к абордажному крюку, сооруженному из алюминиевых трубок. Раскрутив крюк над головой, словно лассо, он ловко забросил его на палубу, подцепив за леер.
Молоденький хореограф в обтягивающем розовом трико грациозно вспорхнул на швартовый. Раскинув руки крестом, словно цирковой эквилибрист на канате, он гусиным шажком двинулся к носовому кнехту плавучего кабака.
Пидоры, используя части раскуроченного вагончика, лезли на абордаж, словно отчаянные морские пехотинцы.
Ситуация была критической…
Схватив багор, Гамадрил ткнул в живот не в меру настырного хореографа – тот потерял равновесие, однако в падении успел-таки повиснуть на канате, по-обезьяньи зафиксировав его всеми четырьмя конечностями. В этот момент на корму с грохотом обрушилась дюралевая боковина вагончика, и четверка облаченных в блестящую кожу гомосеков полезла на борт плавучего кабака, словно пираты. За их спинами уже маячили трансвеститы, и их силиконовые груди колыхались, как воздушные шарики в праздник.
В край палубы впилось еще несколько абордажных крюков. Тем временем предводитель геев сумел-таки выбраться на набережную и как ни в чем не бывало отряхнулся.
– Вон тот высокий блондинчик – мой! – возбужденно проблеял он, указывая на Заметалина.
Гамадрил уныло взглянул на беснующуюся голубую толпу и, прикинув количество патронов в спаренном носовом пулемете, разделил их на численность штурмующих. Полученное число явно не соответствовало решению задачи.
– Ахмед! Эльбрус! Казбек! – заорал Заметалин, обозленный своими арифметическими упражнениями. – Ну где же вы! Если хоть одна голубая рожа проникнет на судно – это будет ваша вина!
– Кто виноват? – Казбек высунулся из рубки.
– Что делать? – Эльбрус с расширенными от страха глазами смотрел на набережную.
– Хватай за яйца и отрывай на хер! – в истерическом исступлении крикнул Гамадрил и, выхватив из рук подоспевшего Ахмеда длинный вертел, метнул его в болтавшегося на швартовом хореографа, словно копье.
Тем временем к набережной пришвартовался еще один двухэтажный автобус, из которого высыпало свежее подкрепление голубому воинству. В руках гомосеков поблескивали длинные трапики со скобками-захватами. Заметалин понял: это – конец…
Спасение, как это часто бывает, пришло неожиданно. Огромный авиационный топливозаправщик появился на Арсенальной весьма кстати – словно случайный прохожий в темном переулке, где замышляется убийство.
– Эй, мужики-и-и! – крикнул Гамадрил в сложенные рупором руки. – Нас тут пидарасы одолевают! Подсобите – в долгу не останемся!
К счастью, мужики в кабине топливозаправщика оказались натуралами. Оценив масштабы бедствия, они быстренько размотали заправочный шланг и направили его в самую гущу штурмующих…
Струя мазута ударила похлеще, чем вода в петергофском фонтане «Самсон», и черный, словно лаковый, поток хлынул на педерастов, сбивая их с ног. Несчастные гомосеки помчались с Арсенальной в полнейшей панике, словно лобковые вши, травимые дустом. Меньше чем через минуту оба автобуса с уцелевшими геями позорно бежали с места сражения.
Победа была полной и безоговорочной. В блестящих мазутных лужах корчились раненые и обиженные. Ухоженные прически жертв превратились в промасленную паклю. Чумазые лица и руки невольно воскрешали в памяти сказку о Мойдодыре.
А вот предводителю гомосеков удалось избежать общей участи. Едва с топливозаправщика ударил мазут, он малодушно втиснулся в проем между мусорными контейнерами, пряча там свое ухоженное тело, словно глупый пингвин в утесы. Возможно, несчастному и удалось бы бежать незамеченным, если бы не страшная черная собака, неожиданно блокировавшая путь к отступлению. Псина бегала у контейнеров и пронзительно лаяла, норовя искусать педераста за тонкие наманикюренные пальцы.
– Уйди-и-и, га-адкая, я тебя не люблю-ю! – жалостливо ныл гомик, пытаясь отбиться фаллическим мобильником.
– Гау-гау-гау! – бесновалась собака.
Эта сцена не укрылась от внимания Заметалина. Прихватив кусок жареной крольчатины, он побежал на берег. Гамадрил, осведомленный во всех городских новостях, уже знал, что именно такую собаку разыскивают все силовые структуры Бандитского Петербурга.
– Дружок! – позвал он, несмело подходя к собаке. – Иди сюда, хавчиком угощу!
Собака оставила гея в покое и посмотрела на Заметалина искоса. Присев на корточки, бывший лагерный офицер сразу определил, что перед ним – сучка.
– Неужели это тот самый лабрадор? – прошептал Гамадрил, лихорадочно прокручивая в памяти милицейскую ориентировку. – Кони! Кони!..
Собака подошла к Заметалину и дружелюбно завиляла хвостом…
…Так доверчивость, помноженная на любовь к жареной крольчатине, сыграла с лабрадором злую шутку. Спустя несколько минут он сидел в темном сыром трюме, жалобно поскуливая. Отправив кавказцев на набережную производить влажную уборку, Гамадрил нацедил привычный полтишок и расположился в командной рубке.
Одно полушарие заметалинского мозга аккуратно прикидывало, каким именно образом можно использовать неожиданно свалившийся подарок судьбы против ненавистной «Группировки Ленинград». Другое же полушарие активно анализировало, какими неприятностями это может быть чревато.
– А почему бы, собственно, и нет? – задумчиво прикинул Гамадрил и, зашелестев газетой объявлений, раскрыл ее на разделе «Ветеринария». – Чем это я рискую?..
12
О произошедшем на Арсенальной набережной Мать узнала спустя четверть часа. В люксовых одиночках «Крестов», окна которых выходили на набережную, отдыхало немало ее заказчиков. Как и положено в ВИП-камерах, снедаемые скукой сидельцы были оснащены мобильниками, с которых слали эсэмэски знакомым абонентам.
Известие о поражении педерастов Мать и Исабель восприняли как нечто само собой разумеющееся. А вот новость о черном лабрадоре, захваченном Заметалиным в качестве трофея, заинтересовала их куда больше.
В одиннадцать пятнадцать Мать закончила допрос двух пацанчиков, ошивавшихся у СИЗО в ожидании амнистированного коллеги. С их слов выходило, что черная сука сразу же отозвалась на кличку Кони и что белесый тип заманил ее на борт «Блатхаты».
Сомнений быть не могло…
