– Как? – Ребро ладони Святого разнесло в щепки край скамейки.
– Сутенер подшофе среди ночи заявился и с порога Ирине Викторовне: «Твоя мокрощелка околеет до утра, если не „вмажется“. Сама „чек“ заказала привезти с доставкой на дом». Ира ханыге рожу расцарапала да коленом промеж ног засандалила…
Святой зримо представил торговца живым товаром, извивающегося, как раздавленная мокрица.
– Пыталась вытащить Катьку из трясины. Отдала все до копейки врачам, экстрасенсам, бабкам-шептуньям каким-то. Упросила ее покреститься в церкви и сама крещение приняла… – Угланова снова расплакалась, вытирая слезы тыльной стороной ладони. – Перед смертью пригласить священника попросила. Там в больничной палате над ней и совершили обряд.
– Почему в больнице? Ирину избили? Покалечили?
Справившись с приступом удушающей слезливости, запечатавшим горло, она опровергла домыслы:
– Ирина потеряла сознание на автобусной остановке. Врачи поставили диагноз – саркома. Скоротечная болезнь, развившаяся на фоне полного нервного истощения. Медицина капитулировала. Саркома – это смертный приговор с непроставленной датой. Днем раньше, днем позже… – Оправдываясь, Угланова спешно добавила: – Я о заморочках с Катериной ничего не знала. Ирина стеснялась… – Она запнулась, выискивая в лексиконе заменитель слову «проститутка», – …стеснялась признаваться, что вырастила шлюху, трахающуюся за дозу наркотиков. Мне позвонил завотделением по просьбе Ирины Викторовны. Я немедленно примчалась и только там узнала обо всем. – Стараясь переложить чувство вины на другого, Дарья, глотнув из горлышка водку, с вызовом сказала: – Она ждала тебя, Святой. До последней минуты ждала.
Укор кольнул в самое сердце.
Святой поправил розы у подножия деревянного креста. Его брови сошлись к переносице, соединившись в одну четко очерченную линию.
– Ты, Даша, не финти. Предоставь мне разбираться с собственной совестью. Я к тебе претензий не имею. Василенко для тебя абсолютно чужие люди, и ты на распятье не клялась рисковать ради них. Надеюсь, что смогла, то сделала. Но выше головы не прыгнешь.
– Да-а… – промямлила Угланова, понимая, что в душе Святой не снимает с нее обвинения в бездеятельности и равнодушии к провинциальному мотыльку, опалившему крылья на огнях большого города.
– Мой черед долги возвращать! – Святой присягал перед могильным крестом, что не отступится, пока не найдет глупышку, не устоявшую перед соблазнами, и не покарает негодяев, воспользовавшихся слабостью дочери майора Василенко.
Журналистка, циник до мозга костей, подумала, что некрологов в газетах, пожалуй, прибавится. Репортерам уголовной хроники придется бегать высунув язык, а травматологам – попрактиковаться в складывании переломанных конечностей пациентов из контингента коротко стриженных ублюдков с массивными цепями на бычьих шеях.
Под золотым августовским солнцем, достигшим зенита, крест отбрасывал густо-черную, антрацитовую тень, ползущую к туфлям Углановой. Она подобрала ноги, чтобы не соприкоснуться с земным отражением символа смерти.
– Живых надо бояться, не мертвых! – Кладбищенский побирушка, просивший милостыню у ворот, вожделенно поглядывал на недопитую бутылку.
До жути безобразный бомж обнажал в улыбке голые, розовые, как у младенца, десны без единого зуба и оглаживал трехпалой ладонью спутавшуюся косматую бороду.
– Чего тебе, отец? – тихо спросил Святой, не прогоняя нищего.
– Чарку поднеси, я за могилкой присмотрю. К бедолаге редко кто наведывается, а я вечерком приду, пошепчусь с покойничком, землицу пригребу и оторвам кладбищенским цветы с…ть не позволю. Крадут цветы, сучки… – Дед забормотал что-то невыразительное, утирая выступившую на губах слюну концом бороды, похожей на клок пакли.
Шарахнувшаяся от живописного старца Угланова спряталась за спину Святого:
– Прогони его! У деда крыша поехала!
Расслышав нелестные замечания в свой адрес, старик с покорностью побитой собаки поплелся прочь, но был остановлен миролюбивым окликом:
– Тормозни, отец!
Свернув провизию в салфетку, Святой вместе с бутылкой отдал презент кладбищенскому аборигену, растроганно заморгавшему гнойными воспаленными глазами.
– Кто, кроме нас, приходил на могилу? Девушка?
– Ага, молоденькая такая козочка. Выла битый час. Прощения просила. Они все прощения просят, локти кусают. Потом, когда поздно! – обобщил старик свои наблюдения, не лишенные философской глубины.
– Когда последний раз ее видел?
Дед наморщился, предпринимая титанические умственные усилия, и, освежив память хорошей порцией алкоголя, ответил:
– На сорок дней она приходила. Точняк… Я поблизости вертелся, думал, может, что отломится. А за козочкой фраер какой-то притянулся. Красномордый, в белых штанах. Как разгавкался на девчонку… – Дед, запустив в шевелюру искалеченную руку, яростно заскреб затылок, сражаясь, по-видимому, с расплодившимися кровососущими насекомыми. – Отхлестал тот жлоб девку по щекам, за шиворот схватил и к воротам поволок. Она, сердешная, упиралась. Кулачонками валтузила, пока он ее под дых не саданул. Больше она не приходила.
Икнув, дед повернулся, и вскоре его сгорбленная спина скрылась за частоколом памятников.
– Полоумный старикан. Наверно, нафантазировал с три короба, – искусственно улыбаясь, сказала Угланова.
– Ты на квартире была? – сухо спросил Святой.
– Была… Там настоящий притон выродков. – Дарью передернуло от отвращения. – Стадо дегенератов с сумасшедшими глазами… Валялись вповалку, как животные.
– Валялись?! – Святой выдавливал информацию по капле, намереваясь узнать всю нелицеприятную правду о дочери своего закадычного друга.
– Я пыталась поговорить с Катериной, но она была невменяемой. Лежала, как бревно, уставившись глазами в потолок, и не могла пошевелить языком. А потом в квартиру вломились мордовороты с этим… красномордым паханом и принялись вышвыривать нарков на лестничную клетку. Они дубасили всех без разбору направо и налево, а тварь с багровой харей стояла и ржала! – Последние слова Дарья выкрикнула детским испуганным голоском.
– Тебе досталось? – Святой спрятал девушку в объятия, подумав, что порой он предъявляет завышенные требования к людям.
– Не больше, чем остальным, – неубедительно солгала Угланова. – Приказали держать язык за зубами и забыть дорогу к этому дому. В противном случае эти подонки пообещали грохнуть меня у подъезда редакции.
– Узнали, что ты журналистка?
– По редакционному удостоверению в сумочке. – Тушь поплыла по щекам Дарьи черными грязевыми ручейками. – У красномордого кличка запоминающаяся – «Донор». Он верховодит, и Катерина на него работает. Я разведала у девочек с Тверской. Они посоветовали на пушечный выстрел к нему не приближаться, а на Екатерине поставить крест. Забыть… – уныло произнесла Дарья, рассуждая сама с собой. – В милицию обращаться – себе дороже. Катьку отправят на нары за хранение наркотиков или проституцию. А отбить ее у сутенера… Я не суперменша из гангстерских боевиков.
