Она сошла с ума! Второй раз превзошел все ее ожидания. У
Витьки был опыт, и Элла, как и весь двор, знала, откуда этот опыт. Ему едва
стукнуло четырнадцать, когда его затащила к себе в постель не слишком молодая,
но весьма любвеобильная дама — жена капитана дальнего плавания. Капитан,
далекий от идеала женщин — слепоглухонемым он не был, — узнав о том, что
Тамарочка спуталась с четырнадцатилетним пацаном, пришел в ярость, избил жену
до полусмерти, но не развелся — это могло повредить его карьере, а переехал с
Пушкинской куда-то в новый район. Больше Тамарочку никто в их дворе не видел.
Но вскоре Витьку арестовали по подозрению в краже. Его мать была уверена, что
это дело рук капитана. Короче, Витьке дали три года, и последние полгода он
досиживал уже во взрослой колонии, — Витечка, — спрашивала Элла,
глядя в его невозможно красивые и очень любящие глаза, — Витечка, ты и
вправду ничего не крал, а?
— А если б крал, ты бы меня меньше любила?
— Нет, наверное, но все-таки…
— Да не крал я, не крал! Вон и на работу меня взяли, и
вообще я завязал!
— А с чем завязал, если не крал, а?
— Ну, Элка, тебе бы прокурором быть! — восхищался
Витька, так и не ответив на ее вопрос.
Она понимала: что-то там все же было. Он никогда ни словом
не обмолвился о зоне, а если Элла спрашивала, твердо и неизменно отвечал:
— С этим покончено, Элюня! И вспоминать не хочу!
— Но ты теперь возьмешься за ум?
— Элюня, кончай с нотациями, иди лучше ко мне!
Это и вправду было для нее лучше всего, она совсем не могла
без него жить, но некоторое время, месяца два, им удавалось таить свой безумный
роман от всех. Когда кончились занятия в школе и Элла с бабушкой перебрались на
дачу в Аркадию, все стало еще проще. Каникулы — святое время!
Утром Элла убегала на пляж, купалась, плавала, загорала, а
потом, оставив на пляже свое полотенце и книжку, тихонько смывалась. В
условленном месте ее уже ждал Витька со своим стареньким мотоциклом, подарком
старшего, брата, живущего в Ильичевске. И они мчались в крошечный,
полуразвалившийся курень на Четырнадцатой станции. Они никак не могли
насытиться друг другом.
А однажды, наврав бабушке с три короба, она уехала с ним на
Каролино-Бугаз, туда, где Днестр впадает в Черное море. В будни там пустынно —
и вместо тесного, не слишком опрятного куреня к их услугам было море, небо и
песок. И солнце, конечно!
Они загорели дочерна.
— Элюня, — сказал вечером Витька, когда они сидели
у костра, — давай поженимся, а?
— Давай! — легко согласилась Элла. — Но нас
не распишут! Мне же только пятнадцать.
— Черт, я когда на тебя смотрю, не верю просто.., ты
такая… И буфера у тебя как у…
— Не смей так говорить! — оскорбилась вдруг Элла.
— Ладно, прости. Титечки…
— Прекрати!
— Ладно, ты лучше скажи, пойдешь за меня, а? Если
скажешь «да», я знаю, как быть, чтобы нас расписали.
— И как?
— Ребеночка заделать!
— Спятил, да?
— Почему? Все продумано. Заделаем ребеночка, как только
дадут справку о беременности, пойдем получим разрешение, и ты еще успеешь
сделать аборт!
— Аборт? — возмутилась Элла.
— А что такого? Это небольно, говорят, бабам дают
веселящий газ — и это кайф! Правда, потом неделю трахаться нельзя… Но
как-нибудь потерпим.
— Мудак! — сказала девочка из приличной семьи.
— Думаешь?
— Уверена!
— Значит, не хочешь замуж?
— Замуж хочу, а аборт не хочу! Давай лучше знаешь как
сделаем?
— Ну?
— Расскажем бабушке, все ей объясним, и она позволит
нам жить вместе, нерасписанными. А когда мне исполнится восемнадцать,
распишемся. По-моему, здорово! У нас большая квартира…
— Ага, так твоя бабка меня и пустила, жди! Я ж для нее
уголовник!
— Ты не знаешь мою бабушку! И ты еще будешь ей
помогать!
— Тесто месить, что ли?
— Нет, будешь отвозить на своем мотоцикле заказы!
— Ага, я в кино видал, как в Нью-Йорке какой-то парень
развозил пиццу в коробках. Кстати, ты когда-нибудь ела пиццу?
— Ага. Бабушка делала по заказу одной тетки, у которой
муж итальянец.
— А что… Может, ты и права… Попробуй!
— Что? Поговорить с бабушкой?
— Ну да, чем черт не шутит… Она ж у тебя и сама вовсю
еще гуляет, должна понять молодежь. Значит, ты согласна? Да?
— Да!
— В таком разе закрой глаза.
— Зачем?
— Кому сказано, закрой глаза.
Она закрыла глаза, но сердце отчего-то тревожно забилось.
— А теперь смотри!
Он протягивал ей раскрытую ладонь, а на ладони лежало
кольцо. Золотое, с синим камнем в оправе из меленьких стеклышек.
— Это что?
— Сама, что ли, не видишь? Кольцо. Между прочим, не
хухры-мухры, а настоящий сапфир с брюликами.
— Откуда? — помертвела она.
— Думаешь, краденое? — усмехнулся он. — Не
боись, это еще прабабки моей. Бери, считай, что обручальное!
— Тебе его мама дала?
— Не, мать вообще не в курсах! Это прабабка мне завещала.
— Не ври!
— Да не вру я!
— Нет, врешь! Витька, где ты кольцо взял? Хотя я и
знать не хочу! Отнеси его туда, где взял, слышишь?
— А ты чего это раскомандовалась?
— Потому что с вором я жить не желаю!
— Да что ты заладила: «вор», «вор»! Если хочешь знать,
кольцо мне и вправду прабабка оставила, отцова бабка, она мать мою на дух не
переносила, а когда помирать собралась, своей дочке, моей бабке, сказала: пусть
кольцо фамильное Витьке достанется, чтоб он своей невесте подарил. А ты:
«вор», «вор»! Если б я кольцо украл, я б его заныкал, а не
стал бы тебе дарить, или бы продал Вадьке-часовщику.
— А Вадька что, краденое скупает?
— А ты думала?
— Витечка, ты не врешь? — нежно проворковала Элла,
которой смертельно хотелось поверить, что кольцо с сапфиром и брюликами —
семейная реликвия.
— Ох, ты меня достала! — Он завалил ее на песок и
стал целовать. Это было куда убедительнее любых клятв.
МОСКВА
Элла приехала к австрийскому посольству, готовая, стоять в
долгой, нервной очереди, но, к ее удивлению, народу было совсем немного, в
дверях выдавали анкеты и стояли лавочки и стол, где можно было эти анкеты
заполнить. А внутри веселый седой ветеран то ли войны, то ли компетентных
органов с прибаутками просматривал документы, откладывая в сторонку то, что не
нужно.
