Когда они сели пить чай, Элла словно бы между прочим
спросила:
— Люб, а что там про Воронцова слышно?
В глазах Любы мелькнуло странное выражение — то ли испуг, то
ли сомнение.
— Ну он все-таки уезжал…
— Куда?
— Не помню уж, кажется, в Кению.., или Зимбабве, я
забыла. Он как-то тоже о тебе спрашивал…
— И что ты ему сказала?
Господи, неужели она всерьез в него влюбилась? Может, зря я
утаила от него, что она живет у нас? Хотя у нее есть телефон и он вполне мог бы
ее найти, если б захотел. Нет, я в это лезть не стану. Хочет она затянуть у
себя на шее эту петлю, пусть, но я ей помогать не буду.
— Ты почему так странно на меня смотришь? —
поинтересовалась Элла.
— Скажи, тебе это надо?
— Что именно?
— Я понимаю, он интересный мужик, талантливый, его
фильм про коал только за один месяц огреб сразу два престижнейших приза, но для
жизни он не годится.
— Прекрасно это понимаю.
— Элка, с ним ты намучаешься не знаю как!
— Любашка, никакого «с ним» нет и не будет.
Мы просто знакомы.
— Да ладно, что ж я, не вижу, какие у тебя глаза стали…
Ты, конечно, сама будешь решать…
— И решать мне нечего. Он любит не таких, как я.
— Что ты хочешь сказать?
— Ну ему нравятся тощие.
— Это он тебе сказал?
— Нет, что ты! Просто я видела трех его баб.
Там ни граммулечки мяса, не говоря уж о жире…
— Элка, ты что, комплексуешь из-за фигуры?
Никогда раньше за тобой не замечала! Очень глупо! Ты ж не
какая-то толстуха, ты толстушка, пышечка — и тебе это идет! У тебя красивые
ноги, и вообще, если хочешь знать, ты мужикам страшно нравишься. Кстати, и
Славка тоже всегда при тебе млеет.
— Ну, положим, он млеет не от меня, а от форшмака! —
засмеялась Элла.
— А ты Митьку хоть раз кормила?
— Нет.
— И не вздумай! Или разве что «курицей в полете»!
— «Курицей в полете» он сам меня кормил.
А потом, сейчас уже курица не прохиляет. Мой бывший хахаль
после первой же программы так меня обложил за эту, как он выразился,
«аэрокурицу»! Сказал, что я сука, кормила его столько лет говнищем… — со смехом
вспомнила Элла.
— Скотина! А между прочим, кто-то мне говорил, будто
Лирка жаждет его вернуть.
— Флаг ей в руки! Кстати, Люб, я вот давно хочу спросить.
Сейчас уже только из электромясорубки не лезет Лиркина рожа. Почему? Она что,
так нравится телевизионщикам, а? Она и готовит, и в интеллектуальные игры
играет, и дает советы по всем вопросам жизни.
— Элка, какая же ты наивная, с ума сойти! — почти
умилилась Люба. — Да за нее платит издательство, ее таким образом
раскручивают, рекламу делают, ты ж помнишь, одно время везде, куда ни глянь,
была Маринина, потом Донцова, теперь вот Устинова и Звонарева.
— То есть если завтра платить перестанут…
— Так и не будет ее на экранах. Все очень просто.
Почему-то Элле приятно было это слышать.
— Эл, а я чего приехала-то…
— Понятия не имею.
— Ах да, у меня уже склероз. Мне нужно взять тут
Славкин лыжный костюм. Он ему мал, я хочу отдать его своему племяннику, чего
зря лежать будет?
Они еще посмеялись, поболтали, и Люба уехала. А Элла опять
задумалась. Любка не хочет, чтобы у меня что-то было с Воронцовым. Считает, что
я буду страдать… Можно подумать, что я уже не страдаю. Хотя, если честно, пока
страдаю вполне терпимо. А почему я должна страдать? Я буду страдать, если не
сбудутся мои ожидания.
Буду страдать от разлуки с ним, так? Значит, не надо никаких
ожиданий, надо жить сегодняшним днем. Или ночью. Вот встречусь с ним, мне будет
хорошо, а уедет, скатертью дорожка. Тем слаще будет встреча. Так можно
существовать, вон существует же Елизавета Петровна и еще считает себя
счастливой… Но ей уже за пятьдесят, а мне еще даже не под сорок… Детей у меня
быть не может, я с таких ранних лет это знаю, что даже и не мучаюсь по этому поводу.
Не всем же суждено… Итак, надо настроить себя — никаких ожиданий, мне от него
ничего не нужно, кроме него самого… Нет, это уже не правильно. Ничего вообще не
нужно. С ним хорошо, и без него неплохо.
И надо как-то дать ему это понять. Мол, мы оба свободные
люди. У тебя своя работа, не совместимая с семейной жизнью, и у меня, кстати,
тоже.
И прекрасно. А что это я тут строю планы, может, он просто
хочет спросить у меня что-то или сказать… Словом, может, он вовсе не намерен
возобновлять наши отношения. Я строю оборонительные рубежи, а нападать никто и
не думал. Надо ему позвонить. Интересно, он написал номер мобильного. Значит,
домой звонить не следует, там живет тощая юная дева. Так зачем я-то ему
понадобилась?
С неприятно бьющимся сердцем она набрала его номер. Довольно
долго никто не отвечал, она собралась уже повесить трубку, как он вдруг
откликнулся.
— Алло!
— Дмитрий Михайлович?
— Элла! Эллочка, как я рад тебя слышать! Здравствуй,
моя хорошая!
Внутри все залило сладким теплом. Держись, Элка!
— Здравствуйте, Дмитрий Михайлович, — как можно
спокойнее и холоднее проговорила она.
— Элла, ты где? Мне твои малярши сказали, ты за
городом.
— Да, но сейчас я в Москве, у подруги, на дачу вернусь
завтра.
— Зачем ты мне врешь? — засмеялся он таким смехом,
что она задрожала. — Ты врать совсем не умеешь. Я же вижу, что ты звонишь
с махотинской дачи. Я сейчас приеду!
— Нет! — закричала Элла, но было уже поздно.
Он отключил телефон.
Значит, я все правильно думала. Он хочет начать с того
момента, на котором все оборвалось.
То есть с мурашек… По спине немедленно побежали мурашки.
Черт возьми, вечно у меня секс с каким-то энтомологическим уклоном… Пчелы,
мурашки… Ею вдруг овладела паника. Она кинулась в ванную, вымыла голову, благо
на стене в махотинской ванной висел отличный фен. Он ведь может приехать очень
быстро. Машина у него мощная, пробок в этот час, скорее всего, нет. Надеть
халат? Ни в коем случае, еще не хватало. Она надела брюки и свитер. Между
прочим, я тут немножко похудела. Любка права, я не толстуха, я, как говорил
один мой приятель, «полная-интересная».
И еще я сексапильная.., даже очень! И красивая!
Глаза большие, серо-голубые, волосы темно-каштановые,
вьющиеся. Не баба, а.., конфетка! Не то что эти его живые мощи… — уговаривала
она себя, торопливо меняя белье на постели. Покончив с этим, она сказала себе:
нет, надо все-таки покобениться, чтоб не думал, что я.., по первому требованию.
Он тогда примчался, сказал два слова…
