Ефрейтор по фамилии Вовка Курасов был чрезвычайно словоохотлив. За несколько минут он успел изложить всю свою небогатую довоенную биографию, рассказать о родителях, пытавшихся заниматься фермерством, и о собственных планах на будущее. В паузах болтливый ефрейтор щедро наливал водку в стаканы, сделанные из обрезанных пластиковых бутылок. Страшно морщась, он проглатывал водку и тут же начинал тараторить по-новому:
– Я, блин, со стариками останусь. Никуда не хочу из деревни уезжать. Башлей поднакопим, технику новую купим, хозяйство на ноги поставим. В город, блин, не хочу линять. Что мне в городе делать? На мусоровозе г…но возить? Нет уж дудки, вы, городские, сами за собой дерьмо убирайте. А я на земле работать останусь. – Впав в глубокую задумчивость, он через минуту добавил: – И бабы в городе крученые. Все на понтах, а делать толком ничего не умеют. Только морды штукатурят да по магазинам шастают. Мне в этом отношении чечены нравятся. У них бабы свое место знают. Против мужа слова пикнуть не смеют.
Еле сдерживая смех – уж очень забавным был лопоухий ефрейтор, – Жора поддержал решение соседа:
– Толково мыслишь, земеля. Вот только если синьку давить будешь, то пропьешь хозяйство к едрене фене.
Добираться домой через Моздок младший сержант Плескачев решил сознательно. Была более безопасная трасса на Ставрополь. Через станицу Червленая, через весь Грозный, а затем на Джалку и Петропавловскую колонны шли непрерывным потоком. Боевики даже смотреть в сторону этой трассы боялись. Дорога контролировалась федералами с неимоверной тщательностью. Ее проверяла инженерная разведка, а блокпосты стояли на ней, точно бревна в частоколе. Но на любой охраняемой трассе и проверяющих, готовых в любой момент напомнить дембелям, что они позорят своим пьяным видом доблестные вооруженные силы, предостаточно. Каждое же неосторожно оброненное слово могло испортить праздничное настроение, переполнявшее душу. Только тот, кто тянул солдатскую лямку, может понять волшебное ощущение свободы, эйфорию счастья, которые захлестывают молодое сердце солдата, сполна отдавшего долг Родине. А если эти самые долги пришлось выплачивать в Чечне, да и при этом еще остаться живым, то чувства эти стократно усиливаются. Но у Жоры была еще одна весьма веская причина, зовущая его в Моздок.
Оказавшись как-то полгода назад в этом городе вместе с капитаном Верещагиным по делам службы, Жора Плескачев познакомился с девушкой. Потомственная казачка, чьи предки пришли на берега неприветливого Терека сотни лет назад, торговала на одной из центральных улиц мороженым. Увидев статную продавщицу, Жора застыл как вкопанный, не решаясь подойти. Он несколько раз измерил вдоль и поперек тротуар, на котором располагался лоток мороженщицы, согрел ладонями мелочь, звенящую в кармане, и лишь потом осмелился подойти.
Бойкая деваха, давно заприметившая десантника в выгоревшей от солнца форме, сразу определила, откуда он прибыл.
– Ну что, гвардеец, из Чечни? – постреливая бойкими глазками, произнесла мороженщица.
– Откуда догадалась? – тихо радуясь тому, что разговор завязался, спросил младший сержант.
– Видон у тебя сильно боевой. Да и ходишь ты по городской улице осторожно. С оглядкой. Так ваши многие ходят. – Она глубоко вздохнула, демонстрируя объем груди в максимальном наполнении.
Девушку звали Юля. Ее родители умерли еще до первой чеченской войны, оставив в наследство дочери квартиру в Грозном, дачу и бокс в гаражном кооперативе. Приданого девушка лишилась очень быстро. Квартиру, окна которой выходили на Дом правительства, заняли чеченцы из личной охраны Дудаева, а в лабиринтах гаражного кооператива вообще было небезопасно появляться молодой девушке.
Юля махнула на бокс рукой, радуясь тому, что успела перегнать из него отцовские «Жигули» шестой модели. Некоторое время она жила на даче и даже наведывалась в город, чтобы посмотреть на окна родительской квартиры. Она еще надеялась, что все вернется на круги своя, что справедливость восторжествует и что город, где прошло ее детство, станет прежним. Молодости свойственно верить в будущее. Но с каждым днем становилось только хуже и хуже. Когда в Грозном начались уличные бои, девушка сложила в багажник машины уцелевшие пожитки, закрыла калитку дачи на висячий замок и отправилась в рискованное путешествие, как и тысячи других беженцев. Она направилась в Моздок, к единственной тетке по материнской линии.
На трассе «Жигули» неоднократно попадали под обстрел, который вели и федералы, и сепаратисты. Очередь, выпущенная из ручного пулемета, чуть было не продырявила бензобак.
На блокпостах солдаты, разглядывая искореженную жесть, удивленно цокали языками и не скупились на грубоватые, но честные армейские шутки:
– В рубашке родилась. Еще немного, и гриль из твоей «шестерки» получился бы. А вместо курочки ты бы в этом гриле зажарилась.
Бездетная тетка приняла девушку с распростертыми объятиями. Она же помогла устроиться на работу и пообещала после смерти отписать домик с садом и огородом. Но Юля не торопилась принять очередное наследство. Ей все казалось, что она сможет вернуться домой. Но как оказалось, возвращаться было не к чему. Это Юля поняла, когда все-таки, несмотря на все увещевания тетушки, съездила в Грозный. Увидев город-призрак, она поклялась никогда сюда не возвращаться. От многоквартирного дома остались только три первых этажа, готовых обрушиться в любую минуту. Гаражный кооператив, попавший в зону обстрела ракетной артиллерии, превратился в свалку из битого кирпича, бетонных обломков и узлов из перекрученной арматуры, а от дачи осталась лишь калитка с висячим замком и мертвые, обожженные пожаром деревья. Больше Юля на родину попасть не стремилась.
Обо всем этом симпатичная мороженщица рассказала Жоре Плескачеву при более тесном знакомстве. Обстоятельства сложились так, что в Моздоке десантникам пришлось застрять на целую неделю. Капитан Верещагин, которому младший сержант рассказал о завязавшемся знакомстве, отнесся к сложившейся ситуации с пониманием.
– Дело молодое, Жора, – сказал капитан. – Я тебя делами грузить не стану. Сами справимся. Считай, что у тебя краткосрочный отпуск. Ты только девчонке голову зря не кружи. Не обижай понапрасну. Ей, видать, пришлось хлебнуть горя полной меркой. Так что ты поаккуратней с девушкой. А не то я сам тебе яйца винтом закручу.
На последнее замечание командира младший сержант не обиделся. В отличие от остальных офицеров капитан Верещагин ругался мало и редко. Более того, Плескачев заметил одну очень интересную особенность, которая заключалась в том, что самыми виртуозными матерщинниками, самыми отъявленными любителями похабщины были тыловые крысы, не нюхавшие пороха. Боевые же офицеры загибали исключительно по делу или в качестве добродушной шутки. А совсем не ругаться в армии было никак нельзя. Без забористого мата армейский механизм не работал.
Несколько дней, проведенных с Юлей, перевернули жизнь младшего сержанта. На сбитых простынях кровати, стоявшей в комнате маленького дома, молодые люди безудержно занимались любовью. Под утро, устав от страсти, они шептали друг другу разные милые глупости, прислушиваясь, как за хлипкой стеной беспокойно ворочается тетушка.
