– Эх, подруга, – патетично произнес Степан, – нет у тебя в сердце божественной любви.
– Тоже мне, новость, – фыркнула Виола и отвернулась. Я заметил, как она покраснела.
Вываливать продукты на «стол» было бы форменной глупостью. Я рвал куски мяса, вкладывал в тянущиеся длани. Это напоминало разбрасывание милостыни в нищем индийском квартале. Люди возбужденно рычали, жадно ели, вновь тянули руки. Подходили другие. На всех, понятно, не хватало. Виола вознамерилась проглотить свою долю, но подползла одноногая старуха с практически лысым черепом и протянула костлявую ладошку. Виола чуть не поперхнулась, побледнела, быстро сунула старухе свою порцию и вперила взор в землю. Несложно догадаться, что нашей компании еды не досталось – хотя мы достаточно набегались и были жутко голодны. Жадные руки «беженцев» выворачивали пустой мешок, люди разочарованно стонали. Алчущие взоры обратились ко второму мешку. Бледнеющий коротышка жадно прижимал его к себе. Насколько я помнил, там оставались две початые бутылки рома.
– Ну, уж извините, только после меня, – изрек коротышка, быстро выхватил бутылку, отвинтил крышку, выпил залпом граммов двести, а остальное бросил на растерзание толпе…
– Вы хорошие люди, спасибо, – обнаружил по завершении трапезы седовласый мужик. – Не знаю, кто вы, куда и откуда идете, но пусть удача вам сопутствует. Божьей помощи не желаю, с божьей помощью в наше время можно крупно опростоволоситься, а вот удача пока реальна…
– Вы не похожи на крестьянина, уважаемый, – заметил я. – Полагаю, вы не из уроженцев Каратая?
– Арсений Гуськов, – усмехнувшись, сказал дядька. – Если можно так выразиться, я и еще несколько мужчин пытаемся контролировать эту… ну, скажем так, общину. Похвастаться, как видите, нечем, но, по крайней мере, многие еще живы, как-то добываем еду, договариваемся с разбойниками… В Каратае ваш покорный слуга с 2004 года. Старший технолог производственного участка на Н-ском аффинажном заводе. До событий последнего года трудился в технологической группе на алмазном руднике в Аркадьево. Когда на прииске загремели взрывы, спал в своей каморке, успел выбраться. Бежал из Аркадьево с группой себе подобных… Не поверите, молодой человек, но в нашем стаде не так уж мало бывших интеллигентных людей. У каждого своя печальная история. Начнем рассказывать – недели не хватит.
– Мне кажется, логично, – пожал я плечами. – Интеллигентная публика, за малым исключением, хронически неспособна сколотить боеспособную единицу и вести достойное существование.
– Не обидите, – отмахнулся Гуськов. – Что есть, то есть, оспаривать бессмысленно. А вы, похоже, и есть то самое «малое исключение»? У вас грамотная речь городского жителя, отдающая высшим образованием…
– Военная прокуратура, – шутливо козырнул я, – старший следователь. Марьяновское соединение ракетных войск стратегического назначения.
– Вот оно как, – засмеялся Гуськов. – С чем и поздравляю вас, любезный. Ну, что ж, по крайней мере, Марьяновск – это рядом. Не буду спрашивать, чем занимались в прошлой жизни ваши колоритные спутники…
– Весь вечер на манеже, – неоригинально брякнул Степан.
– Ведение домашнего хозяйства… – покраснев, пробормотала Виола.
Парамон что-то промычал, но особого внимания к своей персоне не привлек.
– Вера Шумилова, – представил Гуськов сидящую рядом женщину с черным лицом и иссушенными губами. – Рождена в Калининграде. Работала учетчицей на моем прииске. Люда Штерн, – погладил по плечу особу с рыбьим лицом – не старую, но седую, – вела бухгалтерию на конопляной делянке в Лягушачьей долине. Лариса, Ариадна… – продолжал он представлять своих подопечных. – Падшие женщины со сложной судьбой и когда-то богатым внутренним миром…
Они рассказывали о себе, спокойно, равнодушно. Их никто не перебивал, но мне не хотелось грузить свою душу дополнительной тяжестью. В пещерах под Драконьей грядой ютилась не одна сотня людей. Смертность была ужасной – от болезней, истощения. Но люди отсюда не уходили – жили, пока жилось. Сюда сбредались, ведомые слухами, крестьяне из разоренных деревень, не нашедшие себе другого пристанища; овдовевшие жены военных, несших нелегкую службу в Каратае; проститутки, которым не было числа и которые в момент остались без работы и еды. «Коммуна» существовала практически год. Сил и средств поддерживать порядок не было, люди влачили существование сами по себе. Питались тем, что добывали в лесу, – до него тут было десять минут ходьбы (через дорогу, которую мы искали). Мужчины, еще способные передвигаться, ставили силки на птиц – никто не заморачивался тем, что большинство пернатых не годилось в пищу. Ловили грызунов, собирали грибы, ягоды – делились с собратьями. Самое ужасное было зимой, когда возможность добыть пропитание становилась иллюзорной. Не успевали оттаскивать и закапывать трупы в специально отведенной для этих целей Могильной пещере. Выжили немногие – хотя зима была сравнительно мягкой, – страдали от голода, а не от холода. За прошедшие теплые месяцы община пополнилась новыми членами – больными, калеками, оголодавшими до полного изнеможения. Но каннибализма, надо отдать им должное, Арсений и его помощники не допускали. Предпочитали умереть, чем питаться человечиной. Случаи, понятно, были. Не так давно поймали бывшего старосту из Выселок – собрался полакомиться печенью своей скончавшейся от чахотки супруги. Людоеда хотели прирезать, но «гуманизм» возобладал, и гнусного человечишку просто выгнали.
– И на что вы надеетесь? – задал я логично вытекающий вопрос. – Что приедет добрый царь, всех накормит и отведет в теплые дома?
– А мы на что-то надеемся, милок? – удивился Арсений. – Да ни хрена мы не надеемся. Живем и не знаем, зачем нам это надо. Отмучаемся скоро, не волнуйся. Вот Прасковья Ставрыгина не далее как вчера дочурку чахоточную взяла под мышку, поднялась на скалу в аккурат под Могильной пещерой – ну, чтобы далеко их потом не волочь, – да и спрыгнула, Царствие ей небесное. Глядишь, когда-нибудь и мы… Да что тут далеко ходить, не за горами новая зима…
Я невольно начинал задумываться. Если происходящее в Каратае имеет отношение к строительству утопии – заведомо несбыточной мечты о будущем, то всем, кто так считает, придется иметь отношение к сумасшедшему дому. С кем строить-то собираются? Или в этом есть определенный высокий смысл, не доступный для «внутреннего» наблюдателя? Вымрут слабейшие, маргиналы перебьют друг друга, останутся сильные, решительные, готовые наладить мирную жизнь на залитой кровью земле, тут-то и восторжествует царствие социальной справедливости без всяких антигуманистических элементов, розовая мечта Платона, Томаса Мора и Сэмюэля Перчеса?
Бред какой-то. Как насчет неустранимости социального зла?
Или не совсем чтобы бред? А меня это, интересно, в какой-то мере касается?
Поблагодарив за «приют», мы засобирались в дорогу. Местный «предводитель» охотно объяснил, куда идти. Распадок упирается в гигантскую скалу и… собственно, продолжается – в теле скалы есть сквозной извилистый проход, выводящий прямиком на старую дорогу. А под скалой тоже обитают люди…
