– Особенно я – каста, – усмехнулся Туманов. – Ребята, держитесь с краю, шныряйте, высматривайте. Засечете Вердиса или что-нибудь интересное – хоть звоните, хоть так говорите. Ведь вам не воспрещается со мной разговаривать – да и с Темницким не воспрещается. Только не лезьте к небожителям – а то почувствует кто-нибудь неладное.
– А вдруг Вердис нас узнает? – Кошкин осторожно потрогал засохшую рану под волосами.
– Да и хрен с ним. Не хотелось бы вспугнуть его раньше времени, да что делать? Ну узнает – и что? Выхватит пистолеты, начнет палить? Хрен он их выхватит. Постарается улизнуть? Не уйдет он далеко в джунгли. А побежит, мы его накроем. Заклинаю, парни, смотрите во все глаза.
Внезапной встречи с Вердисом он не боялся. Не узнать в нынешнем Туманове небритого субъекта четырехмесячной давности, страдающего утомлением и повышенной внушаемостью. А назреет встреча – он найдет по этому случаю уединенное помещение. А уж следствие (или вскрытие) покажет, что убийца, как всегда, дворецкий.
Время сжалось, нервы звенели, и с каждым часом напряжение росло. Давно стемнело, зажглись фонари, а по краям лужайки – огромные факелы в специальных вычурных стойках. Играла банда музыкантов – то что-то нейтральное, то заводное кантри, то классический рок-н-ролл. Лужайку наводнили мужчины в дорогих костюмах и женщины в нарядных платьях. События неслись. Поверхностно отложился в памяти процесс знакомства с сенатором Мартином Стэнхиллом, но отпечатался портрет самого сенатора. Вынырнул из-под земли неугомонный конгрессмен Макгилберг, схватил под локоть блуждающего на лужайке Туманова, подволок к Темницкому. Заодно представил «господину Сбруеву» свою жену Этель (наметанный глаз уловил, как торопливо она отошла от Темницкого) – приятную русоволосую женщину с печальными глазами. Беседа с сенатором – представительным, цветущим, обожающим улыбаться. Вопреки составленному образу, сенатор Стэнхилл оказался не лишенным обаяния, высоким, типичным американцем и не очень старым. Представление «многообещающему российскому предпринимателю, работающему по нашей теме, состоялось чинно, приветливо; сенатор пожал руку и Туманову (ладошка у сенатора была мягкая, но не вялая), взглянул на него с интересом.
– Хм, мистер Темницкий (фамилию бизнесмена сенатор озвучил смешно, но в целом справился) представил вас как ценного работника, владеющего всей информацией по его империи, это так?
– Надеюсь, сенатор, – учтиво сказал Туманов.
– Ну что ж, – сенатор испытующе посмотрел на него. – Я думаю, мы еще встретимся и поговорим подробно. Меня интересуют некоторые аспекты информационного обеспечения населения вашей страны. Особенно юга и Северного Кавказа. Но, разумеется, не сегодня, мистер. Через час мы будем навеселе – в общем, сами понимаете. Отдыхайте, веселитесь, почувствуйте американское гостеприимство. Поговорим с вами завтра, не против?
– Почту за честь, сенатор, – улыбнулся Туманов.
Позднее он видел, как сенатор на заднем дворе в увитой плющом беседке разговаривал с Темницким. Беседа носила конфиденциальный характер. Темницкий увлеченно говорил на безупречном английском, сенатор вдумчиво слушал и кивал. Чуть позднее в той же беседке Стэнхилл общался с упитанным негром. Смокинг на собеседнике топорщился и сочетался с негром примерно так же, как сочетаются молоко и селедка. И эта беседа протекала в интимной атмосфере. Вряд ли стоило беспокоиться – оба входа в беседку контролировали громилы из службы безопасности.
– Гуляем, господа, гуляем! – объявил во всеуслышание сенатор, появляясь на лужайке. – Мы славно поработали, мы славно отдохнем! Иисус свидетель – сколько можно работать?
Его обступали люди, взяла под руку жена Глория. Сенатору всучили микрофон, он поблагодарил гостей, что приехали к нему в такую даль, произнес приветственную речь, о том, как рад он их всех видеть в этом прекраснейшем штате Алоха – и на прекраснейшем же острове… Туманов не слушал приветственную речь, выбрался из толпы, вернулся в дом. Он бродил по этажам огромного здания, обставленного дорогой мебелью, отделанного по последнему слову. Напыщенное барокко – «порочное, распущенное, склонное к излишеству». Огромный холл, венчаемый хрустальной люстрой. Похожая люстра висела в зрительном зале оперного театра в родном Н-ске. Показная роскошь. Потолки, украшенные фресками. Бельэтаж с нарядными галереями, пышные картины – стилизации под Рубенса и Караваджо. Библиотека, бильярдный зал. Два крыла – в одном комнаты для прислуги, кухня, в другом… сам черт ногу сломит. Людей в этот час в доме было мало, гулко отдавались шаги, Павел заглядывал в помещения, где были открыты двери, осваивал широкие лестничные пролеты. Удивленно рассматривал мебель из ореха, вазы с растительными орнаментами. Выбрался на задний двор через черный ход, бродил по темным аллеям. Постоял у двухэтажного флигеля в глубине сквера – все окна были темными, прошелся вдоль ограды. Музыка с лужайки и гомон толпы сюда почти не долетали. Он стоял посреди аллейки в тупом оцепенении. Гадкие мысли копошились под черепной коробкой. Левиц не врал, он чувствовал это кожей и прочими местами. Но Левиц мог ошибаться. Насчет Вердиса, насчет «прикладного» отношения Ордена к персоне сенатора. Насчет того, что контакт Вердиса с сенатором произойдет именно здесь и в эту ночь. Он не видел никого, кто бы отчасти напоминал Вердиса.
Ладно, успокоил себя Туманов, если этого не произойдет, ты ничего не теряешь. Выпьешь пару бокалов (только не больше), проведешь время, утром напоешь сенатору что-нибудь завиральное (только не перегнуть) и спокойно вернешься с Темницким на Хаву. А там уж будешь думать, как удрать домой.
Из глубины аллейки донесся мужской смех. Павел сбросил оцепенение, навострил уши. Говорили на местном наречии – громко, небрежно. И снова дружный хохот. Туманов перешел к ограде. Возникли несколько людей, вооруженных автоматами. Коренные обитатели Гавайев, неаккуратные, с длинными волосами, в каких-то пиратских банданах. Джип с открытым верхом стоял у задних западных ворот и прекрасно освещался фонарем. Парень, сидящий на капоте, запрокинув голову, допил лимонад, бросил пустую банку за спину, в салон. Спрыгнул на дорожку, поправил болтающийся за спиной «М-4» – укороченный «десантный» вариант популярной скорострельной винтовки «М-16». Парень в салоне, неудачно поймавший банку, швырнул ее обратно владельцу. Парень оказался ловким – поймал ее под дружный хохот, отправил в кусты. Сместился в тень, принялся мочиться на ограду. Двое, прохлаждающиеся у ворот, тут же начали над ним балагурить.
Парни вели себя раскованно. Их явно сюда поставили – стеречь задние ворота. Смотрелась эта четверка не ахти, но ничего удивительного в открытии не было. Возможно, Левиц не так уж лукавил насчет смычки «города» и «деревни» – службы безопасности сенатора с местными отморозками Крэйга. Заскрипела калитка в воротах. Туманов насторожился, попятился в тень. Вояки тоже забеспокоились. Объявился еще один представитель древнейшей полинезийской народности – с замашками старшего. Туманов почувствовал, как холодок побежал по спине…
Волосы у субъекта были стянуты на затылке в косичку, но не узнать его было невозможно. Он что-то отрывисто бросил подчиненным, и те мгновенно подобрались, подтянули штаны. Субъект раздраженно скривился, произнес прочувствованную тираду. Подчиненные внимали, стали дружно кивать. Субъект фыркнул и убыл. А он, оказывается, старший. Что-то типа «бригадира» – по российской уголовной фене. Парня звали Олеха – если верить покойному Левицу, а с чего бы ему, собственно, не верить? Под его умелым руководством банда положила Горгулина попутно с кучей непричастных к делу людей. Возможно, это он руководил ликвидацией британских разведчиков. А также самого Левица – ведь было, если вспомнить, в фигуре склонившегося над раненым человека что-то знакомое.
