После всего того, что с ним произошло, Дидье был совершенно подавлен. Мысли путались, не находя успокоения. Оно и понятно: он находился в качестве подопытного в стане врага — от подобного каждый потерял бы голову.
— Я, кстати, когда-то в молодости даже играл в театре, — сообщил немец. — Вы, наверное, будете удивлены, но это так. Конечно, я представляю, что вы думаете сейчас. Дескать, какой театр? Разве могут быть вместе этот человек и искусство? Так вот, я вам скажу, что вполне даже могут. Естественно, я не стал великим актером, все это было в университетские годы, но тем не менее кое-какое понимание жизни мне это дало. Все мы на протяжении жизни меняем множество ролей, если хотите, форм. Ничего странного в этом нет. Жизнь предлагает нам самые разные варианты. Иногда для того, чтобы мы могли выбрать один из них, а иногда для того, чтобы можно было попробовать то, чего мы еще не испытали.
Гамелен уныло молчал. Сил на то, чтобы собраться, сконцентрироваться, не было. Страшно болела голова. Видимо те, кому был поручен захват в Париже, решили перестраховаться и припечатать его как следует. То, что вокруг наблюдал Дидье, тоже особой радости не приносило.
— Что — нет настроения, мсье? — с циничным видом оскалился фон Репель. — Как я вас понимаю! Окажись я на вашем месте, я тоже, наверное, затосковал бы. Но так уж устроена жизнь: одной из двух противоборствующих сторон всегда суждено проиграть. Так происходит все вокруг нас: начиная от игры в шахматы и заканчивая грандиозным сражением. А где-то между двумя этими крайностями находимся мы с вами, мсье Гамелен. И я вам скажу — это далеко не худший вариант. Вы сделали свой ход и проиграли. Я сделал ход — и выиграл.
Француз безмолвствовал. Да и что тут можно было сказать? Пока не спрашивают конкретно, можно и помолчать.
Он приподнял голову и уставился на противоположную стену. Вот здесь можно было и удивиться, поскольку одна-единственная деталь интерьера кабинета контрастировала со всем остальным. По сравнению со спартанской обстановкой, где все было призвано способствовать продуктивной работе с допрашиваемыми, она выпадала из общего ряда. На стене висела небольшая, яркая картинка, изображавшая центр города Дрездена в восемнадцатом веке. Здания в стиле барокко, нарядная и праздничная толпа во время какого-то городского праздника, синее небо — все это настраивало на мажорный лад. Гамелен вспомнил этот вид. Незадолго до войны, в тринадцатом году ему довелось быть в Дрездене, и он будто перенесся в то лето, вспомнил и огромный купол церкви Фрауэнкирхе и…
— Любуетесь? — поймал его взгляд фон Репель. — Наверное, удивляетесь, что делает тут эта картинка? Она осталась от моего предшественника. Человек он был хороший, ответственный и любил комфорт. Даже в таких помещениях он старался создать некий уют. Я, придя сюда, многое убрал, а вот до этой вещи как-то все не доходят руки. А может быть, и оставить ее? Что скажете?
— Не знаю…
— В общем, так, мсье, давайте перейдем непосредственно к делу. Предлагаю сотрудничество, — фон Репель направил свет лампы в лицо пленнику.
— Что? — вскинул голову Гамелен. Несмотря на испуг, он презрительно хмыкнул. — Не по адресу обратились. Я французский офицер и лучше умру, чем буду сотрудничать с врагом. Мои предки столетиями стояли на страже интересов Франции. Можете и не пытаться заманить меня на скользкий путь предательства! — не без патетики высказался Дидье.
— Впечатляет, нечего сказать, — ехидно произнес фон Репель. — Право, мне стоило бы пригласить сюда зрителей и взимать с них плату за просмотр столь высокохудожественного исполнения. К сожалению, специфика нашего ведомства не позволяет мне сделать этого. А жаль! Не смешите меня: для вашей «прекрасной Франции» вы — предатель!
— О чем это вы?
— А вот смотрите — номер «Пари суар», где черным по белому написано о том, что капитан Гамелен сбежал к германцам с секретными документами.
— Что это? — хмуро спросил француз. — Очередная уловка? Поищите кого-то другого, кто станет плясать под вашу дудку.
— Ну, зачем же? Мы не настолько глупы, чтобы подсовывать вам какую-то грубо сляпанную фальшивку. Этим грешит скорее ваша контрразведка.
Гамелен взял со стола газету и ужаснулся. Да, это была правда.
В этот момент раздался резкий звук телефона. Дидье, у которого нервы были напряжены до предела, вздрогнул. Уж слишком много всего свалилось на него в последнее время. В голове, словно стеклышки калейдоскопа, мелькали недавние события: бомбардировка Парижа, русский поручик, театр, танцовщица, удар по голове… Он поморщился, глядя, как офицер с явным неудовольствием из-за прерванной «беседы» снимает трубку.
— Да, я… Что? А зачем нам это нужно, — бросал отрывистые фразы майор. — Я абсолютно уверен, что он нам больше не нужен. Он слишком многое знает, поэтому вы должны понимать, что лишние проблемы никому из нас не нужны. Да, действуйте.
Закончив разговор, офицер на некоторое время замолк, обдумывая что-то. Затем, стряхнув с себя задумчивость, ухмыльнулся.
— Что, слышали? Да, дорогой мой герой, разговоры мы здесь любим, но если нет ответной реакции, то нам этот человек ни к чему. Так что выбор есть у каждого. Если вы думаете, что все правила, связанные с бережным отношением к военнопленным, и прочая гуманитарная чушь имеют к вам хоть какое-то отношение, то крупно ошибаетесь. Это все касается обычных военнопленных, до которых по большому счету нет никому никакого дела. После войны они — кто, конечно, выживет, пойдут по домам. Но с такими, как вы, Гамилен, разговор особый.
— Я вас не понимаю.
— Вы знаете такую поговорку: уж лучше грешным быть, чем грешным слыть? А? Конечно, знаете. Я вам это все говорю совсем не для того, чтобы впечатлить вас своими лингвистическими познаниями. Вот вы тут мне произносите высокие патетические слова, гневно отвергаете мерзкие предложения… Это все прекрасно, заслуживает уважения и так далее. Но давайте реально посмотрим на вещи. Кто узнает хоть долю правды из того, что случилось с вами? Поверьте, германская контрразведка кое-чего да стоит. Вы это могли заметить уже хотя бы по тому, что нежданно-негаданно оказались у нас в гостях. Далее. Сопротивлялись ли вы, вели ли вы себя мужественно — никто об этом не узнает. Мы позаботимся о том, чтобы вы вообще исчезли и никто и никогда вас не нашел. Понимаете: НИКТО и НИКОГДА, — раздельно и четко произнес фон Репель. — Так что давайте разговаривать.
— Чего вы от меня хотите? — простонал Гамелен, сжав руками пылающие виски.
— Вот это уже другой разговор, — кивнул немец. — А при нормальном с нами сотрудничестве мы даем гарантии благоприятного для вас исхода дела. Мы, немцы, ценим все сделанное для нас. Тем более, мой дорогой, у вас нет иного выхода, кроме того, который я вам предлагаю. Хотите кофе?
Поднявшись, немец достал из ящика стола подробную карту Шампани и развернул ее перед Гамеленом.
— Так что вы хотите от меня?
— Что я хочу? Хочу знать все о ваших русских союзниках.
