На захваченном блокпосту поднялась суматоха, и мы выпустили туда пару десятков пуль из трофейных винтовок. Пусть гадают: с чего вдруг у взрывников крыша поехала?
Гадать духи не стали, а щедро прочесали поворот пулеметным огнем.
Когда же под прикрытием пулеметов к повороту направилась новая, гораздо более решительно настроенная делегация, заработал уже и наш пулемет. Потеряв пару человек, делегаты в темпе оттянулись назад.
И началось… Казалось, воздух был заполнен свинцом! Во всяком случае, пыль от пулевых попаданий по камням повисла в воздухе настоящей дымзавесой. Эпизодически высовываясь из-за угла, мы иногда безуспешно палили в ответ. Из всего, что было под рукой. Ведение прицельного огня стало абсолютно невозможным делом.
— Саня! — орет мой товарищ, в очередной раз выглянув за угол. — Там парочка гостей нарисовалась!
— Далеко?
— Метров сорок!
Это плохо. Оттуда они могут попробовать закинуть к нам гранату.
Хватаю одну из своих и, сдернув кольцо, зашвыриваю ее в сторону блокпоста. Это «Ф-1», и есть шанс, что она хоть кого-нибудь да зацепит.
Граната улетает за угол, и через пару секунд оттуда прилетает ответный гостинец.
Хренак!
Ванька скрипит зубами — осколок попал ему в бедро. Основательно, встать на ногу он уже не может.
— Бери пулемет и отползай! Магазины к автомату оставь, — говорю ему я. — Держи угол, после того, как…
Он кивает. Все и так ясно. Долго я тут не продержусь. Минут пять-десять… да и то вряд ли. Какое-то время он сможет удерживать басмачей на этой позиции. Потом… а потом уже не будет ничего… Но мы с ним и так сделали уже все, что могли. И даже больше. По крайней мере, дорога уцелела, и уже завтра по ней снова пойдут машины.
Поджигаю шнур и, выждав пару секунд, зашвыриваю самодельный фугас за угол.
Две четырехсотграммовые шашки тротила — это весьма нехило! Аж уши заложило, даром что взрыв за углом был!
Сверху на меня сыплется всякий мусор, падают мелкие камешки. Поднимаю с земли Ванькину каску и надеваю ее на голову. Авось, хоть от камешков побольше уберегусь.
Стрельба стихает, надо думать, басмачи совсем рядом. Вот с блокпоста и не стреляют, чтобы своих не зацепить.
А раз так — держите!
За угол, после быстрого взгляда туда, улетает второй заряд.
На этот раз его разрыв сопровождался целым хором недовольных голосов. Оставлять без оценки такое выдающееся пение неправильно — и следом отправляется последний фугас. Чуть поразмыслив, отправляю туда же и последнюю гранату.
Передернув затвор автомата, ложусь под стену. Хочется надеяться, что меня хотя бы не сразу увидят. Успею прихватить с собой двоих-троих.
На дороге хлопают сразу три гранаты, все снова заволакивает пылью, и я слышу топот множества ног. Странное дело, но мне кажется, что он раздается сразу со всех сторон. Топот ног совсем близко, и я, не выдержав, пускаю в пыль длинную очередь. Плевать! На мой недолгий век патронов достаточно!
В пыли возмущенно орут — кому-то прилетело. Добиваю туда остатки магазина и, меняя его на новый, ору что-то в ответ. Меня распирает какое-то буйное веселье и бесшабашная удаль. Идите же, гады! Всем вам хватит! Вскакиваю на ноги и делаю пару шагов вперед…
Гулко, как в бочку, грохочет пулемет.
Над моей головой, чуть не задевая волосы, проходят трассирующие пули.
КПВТ?
Откуда?
Со стороны, где залег Ванька, вспыхивает пламя. Бьет крупнокалиберный пулемет.
Пыль слегка оседает, и я вижу, как по тропе медленно движется бронетранспортер. А по бокам его подпирают раскрасневшиеся от стремительного рывка по дороге наши солдаты.
Они пришли…
Дальше я помню плохо.
Меня словно выключили. Кто-то нас расспрашивал, и мы что-то отвечали. Товарищу моему перевязали бедро и куда-то утащили. Забегая вперед, скажу, что на этом для него военная служба закончилась. Рана оказалась серьезной, и его комиссовали.
А из двух отделений, кроме нас двоих, больше никто не уцелел…
Водителей и пассажиров машин нашли только на следующий день. В живых басмачи не оставили никого.
Эта история имела неожиданное продолжение. После контузии у меня звенело в ушах и, согласно приказу ротного, я ухнул на недельку в медсанбат. На обследование. Оно заключалось в основном в том, что я спал по пятнадцать часов в сутки, будучи поднимаем только на построение да для того, чтобы пожрать. Подобное «обследование» меня весьма устраивало, было бы неплохо побездельничать здесь и подольше, чем семь дней.
Однако на третий день меня навестил наш особист — капитан Рябцев.
— Вольно, боец… — присел он на койку напротив. — Как самочувствие?
— Поправляюсь, товарищ капитан.
— Ладно, это епархия начмеда, ему виднее… Я вот чего сюда приехал. Тут за воротами тебя ждет Пайшанбе Мардонаев.
— Э-э-э… а кто это, товарищ капитан?
— Ну да, ты же не знаешь… До войны он в кишлаке магазинчик держал. Сам водитель, сам директор и сам продавец — все один. Тут это в порядке вещей. А потом, когда тут свистопляска с духами пошла, торговля его медным тазом накрылась. Слово за слово, хреном по столу… короче, теперь он командир местной самообороны. Тот же басмач — только на нашей стороне. И хоть парень он молодой, но авторитетом среди своих бойцов пользуется немалым. Поэтому мы с ним дружим. Духам от них прилетает крепко, так что нам эта дружба только на руку. Водители, которых духи постреляли, — из его кишлака.
— А от меня-то ему что надо?
— Не знаю. Только он утром приехал и попросил встречи с солдатами, которые обороняли блокпост. Товарища твоего в Кабул отправили, вот ты один только и остался.
— Так и как же я с ним говорить-то буду?
— Он по-русски говорит неплохо, научился. Так что ты с ним повежливее будь. Сам понимаешь… Восток… здесь слово многое значит…
Вместе с капитаном мы выходим из палатки и подходим к воротам. Здесь, неподалеку от шлагбаума, стоит капитанский «уазик» и обыкновенная афганская бурбухайка.
Особист демонстративно со мною прощается и запрыгивает в свою машину. Ага, как же! Так он и уедет! Подождет, пока визитер отчалит, да назад и возвернется. Знаем мы такие штучки…
От машины ко мне быстрым шагом идет моложавый черноволосый парень. Борода его аккуратно подстрижена, и одежда сидит ладно. На боку кобура непривычных очертаний. Ого, АПСБ! Суперкруть по здешним меркам. Стоящий у въезда часовой только искоса посмотрел в его сторону. Понятно, особист уже растолковал ему, что к чему.
— Ты Ершов? — спрашивает меня парень.
— Ну, я.
