– Какая это записка? – спросила Наташа.
– Он у меня был, не застал, разумеется, и сильно разругал в
письме, которое мне оставил, за то, что к тебе не хожу. И он совершенно прав.
Это было вчера.
Наташа взглянула на меня.
– Но если у тебя доставало времени бывать с утра до вечера у
Катерины Федоровны... – начал было князь.
– Знаю, знаю, что ты скажешь, – перебил Алеша: – «Если мог
быть у Кати, то у тебя должно быть вдвое причин быть здесь». Совершенно с тобой
согласен и даже прибавлю от себя: не вдвое причин, а в миллион больше причин!
Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни, которые все
перемешивают и ставят вверх дном. Ну, вот и со мной случились такие события.
Говорю же я, что в эти дни я совершенно изменился, весь до конца ногтей; стало
быть, были же важные обстоятельства!
– Ах, боже мой, да что же с тобой было! Не томи, пожалуйста!
– вскричала Наташа, улыбаясь на горячку Алеши.
В самом деле, он был немного смешон: он торопился; слова
вылетали у него быстро, часто, без порядка, какой-то стукотней. Ему все
хотелось говорить, говорить, рассказать. Но, рассказывая, он все-таки не
покидал руки Наташи и беспрерывно подносил ее к губам, как будто не мог
нацеловаться.
– В том-то и дело, что со мной было, – продолжал Алеша. –
Ах, друзья мои! Что я видел, что делал, каких людей узнал! Во-первых, Катя: это
такое совершенство! Я ее совсем, совсем не знал до сих пор! И тогда, во
вторник, когда я говорил тебе об ней, Наташа, – помнишь, я еще с таким
восторгом говорил, ну, так и тогда даже я ее совсем почти не знал. Она сама
таилась от меня до самого теперешнего времени. Но теперь мы совершенно узнали
друг друга. Мы с ней уж теперь на ты. Но начну сначала: во-первых, Наташа, если
б ты могла только слышать, что она говорила мне про тебя, когда я на другой
день, в среду, рассказал ей, что здесь между нами было... А кстати: припоминаю,
каким я был глупцом перед тобой, когда я приехал к тебе тогда утром, в среду!
Ты встречаешь меня с восторгом, ты вся проникнута новым положением нашим, ты
хочешь говорить со мной обо всем этом; ты грустна и в то же время шалишь и
играешь со мной, а я – такого солидного человека из себя корчу! О глупец!
Глупец! Ведь, ей-богу же, мне хотелось порисоваться, похвастаться, что я скоро
буду мужем, солидным человеком, и нашел же перед кем хвастаться, – перед тобой!
Ах, как, должно быть, ты тогда надо мной смеялась и как я стоил твоей насмешки!
Князь сидел молча и с какой-то торжествующе иронической
улыбкой смотрел на Алешу. Точно он рад был, что сын выказывает себя с такой
легкомысленной и даже смешной точки зрения. Весь этот вечер я прилежно наблюдал
его и совершенно убедился, что он вовсе не любит сына, хотя и говорили про
слишком горячую отцовскую любовь его.
– После тебя я поехал к Кате, – сыпал свой рассказ Алеша. –
Я уже сказал, что мы только в это утро совершенно узнали друг друга, и странно
как-то это произошло... не помню даже... Несколько горячих слов, несколько
ощущений, мыслей, прямо высказанных, и мы – сблизились навеки. Ты должна,
должна узнать ее, Наташа! Как она рассказала, как она растолковала мне тебя!
Как объяснила мне, какое ты сокровище для меня! Мало-помалу она объяснила мне
все свои идеи и свой взгляд на жизнь; это такая серьезная, такая восторженная
девушка! Она говорила о долге, о назначении нашем, о том, что мы все должны
служить человечеству, и так как мы совершенно сошлись, в какие-нибудь
пять-шесть часов разговора, то кончили тем, что поклялись друг другу в вечной
дружбе и в том, что во всю жизнь нашу будем действовать вместе!
– В чем же действовать? – с удивлением спросил князь.
– Я так изменился, отец, что все это, конечно, должно
удивлять тебя; даже заранее предчувствую все твои возражения, – отвечал
торжественно Алеша. – Все вы люди практические, у вас столько выжитых правил,
серьезных, строгих; на все новое, на все молодое, свежее вы смотрите
недоверчиво, враждебно, насмешливо. Но теперь уж я не тот, каким ты знал меня
несколько дней тому назад. Я другой! Я смело смотрю в глаза всему и всем на
свете. Если я знаю, что мое убеждение справедливо, я преследую его до последней
крайности; и если я не собьюсь с дороги, то я честный человек. С меня довольно.
Говорите после того, что хотите, я в себе уверен.
– Ого! – сказал князь насмешливо.
Наташа с беспокойством оглядела нас. Она боялась за Алешу.
Ему часто случалось очень невыгодно для себя увлекаться в разговоре, и она
знала это. Ей не хотелось, чтоб Алеша выказал себя с смешной стороны перед нами
и особенно перед отцом.
– Что ты, Алеша! Ведь это уж философия какая-то, – сказала
она, – тебя, верно, кто-нибудь научил... ты бы лучше рассказывал.
– Да я и рассказываю! – вскричал Алеша. – Вот видишь: у Кати
есть два дальние родственника, какие-то кузены, Левинька и Боринька, один
студент, а другой просто молодой человек. Она с ними имеет сношения, а те –
просто необыкновенные люди! К графине они почти не ходят, по принципу. Когда мы
говорили с Катей о назначении человека, о призвании и обо всем этом, она
указала мне на них и немедленно дала мне к ним записку; я тотчас же полетел с
ними знакомиться. В тот же вечер мы сошлись совершенно. Там было человек
двенадцать разного народу – студентов, офицеров, художников; был один
писатель... они все вас знают, Иван Петрович, то есть читали ваши сочинения и
много ждут от вас в будущем. Так они мне сами сказали. Я говорил им, что с вами
знаком, и обещал им вас познакомить с ними. Все они приняли меня по-братски, с
распростертыми объятиями. Я с первого же разу сказал им, что буду скоро женатый
человек; так они и принимали меня за женатого человека. Живут они в пятом
этаже, под крышами; собираются как можно чаще, но преимущественно по средам, к
Левиньке и Бориньке. Это все молодежь свежая; все они с пламенной любовью ко
всему человечеству; все мы говорили о нашем настоящем, будущем, о науках, о
литературе и говорили так хорошо, так прямо и просто... Туда тоже ходит один
гимназист. Как они обращаются между собой, как они благородны! Я не видал еще
до сих пор таких! Где я бывал до сих пор? Что я видал? На чем я вырос? Одна ты
только, Наташа, и говорила мне что-нибудь в этом роде. Ах, Наташа, ты
непременно должна познакомиться с ними; Катя уже знакома. Они говорят об ней
чуть не с благоговением, и Катя уже говорила Левиньке и Бориньке, что когда она
войдет в права над своим состоянием, то непременно тотчас же пожертвует миллион
на общественную пользу.
– И распорядителями этого миллиона, верно, будут Левинька и
Боринька и их вся компания? – спросил князь.
– Неправда, неправда; стыдно, отец, так говорить! – с жаром
вскричал Алеша, – я подозреваю твою мысль! А об этом миллионе действительно был
у нас разговор, и долго решали: как его употребить? Решили наконец, что прежде
всего на общественное просвещение...
– Да, я действительно не совсем знал до сих пор Катерину
Федоровну, – заметил князь как бы про себя, все с той же насмешливой улыбкой. –
Я, впрочем, многого от нее ожидал, но этого...
