Сразу родится и версия — довольно правдоподобная. Известный по всей Варшаве содомит профессор Ковальчек решил «объездить» очередного мальчика. «Мальчик», которого привлекал только женский пол, не понял порывов тонкой чувствительной натуры профессора и в ответ на предложение предаться истинной мужской любви, дабы забыть о несчастье, набил ему морду. Потом, когда профессор не отстал, он трижды выстрелил в него из оказавшегося под рукой табельного пистолета. Пистолет он, конечно, унес с собой и выбросил в Вислу, но о том, что все пистолеты отстреливаются перед выдачей, он запамятовал. Убежал потому, что, если бы его задержали на месте, сразу бы возникли… разные слухи, и если в Варшаве эти слухи мало что значат, то в Гвардии больше никто не подаст ему руки, да и из самой Гвардии его вышвырнут.
Мало того — это даже поможет их общему делу. Скандал! Дворянин и гвардейский офицер застрелил известного интеллектуала, оппозиционера и по совместительству — содомита. Всё шляхетство, особенно то, что связано с престолом России, встанет на защиту, подумав, что здесь просто имела место защита чести от грязного на нее посягательства. С другой стороны — начнется истерика содомитов, содомитских обществ и организаций, особенно зарубежных — эти паны основным методом защиты почитают публичную, омерзительную истерику по любому поводу. Их тоже можно понять — как-то неуютно искать себе «сердечных друзей», если знаешь, что ошибка может кончиться тремя пулями в грудь. Поднимутся все оппозиционеры, особенно, если аккуратно подкинуть в общество слушок, что известного человека просто попросили под благовидным предлогом избавить государство и Престол от известного оппозиционера. Поднимется вся загранка, тем более если попросить британских друзей — да даже если и не просить. В Британии, в Североамериканских Соединенных Штатах полно и содомитов с их обществами, и групп по продвижению демократии…
Славный будет скандал!
Гость наклонился, не снимая перчатки, прижал два пальца к тому месту на шее профессора, где была сонная артерия, стараясь уловить хоть слабый пульс жизни. Но пульса не было…
27 июня 2002 года
Висленский военный округ, сектор «Ченстохов»
— Мабуть, к куреню тебя отправить? Очунеешься
[84]
чуток…
Сотник налил в стакан дурной польской бадяжной водяры. Понюхал. Потом вдруг размахнулся, хорошо размахнулся и выбросил сивуху из модуля вместе со стаканом.
— Пока не разберусь — не уеду.
Подъесаул Чернов шарахнул кулаком по столу.
— Тогда я с тобой по-другому загутарю! Ты что — решил с бутылкой воевать? У тебя тут от сивушной вони мухи дохнут. Мое тебе слово — слезай со стакана! Сегодня тебе остаток дня, чтобы оправиться и себя в порядок привести. Нет — я тебя в распоряжение Круга отправлю, пусть там с тобой разбираются! Мне здесь алкаши не нужны!
Ловко подхватив со стола на треть не допитую бутылку, подъесаул вышел из модуля.
Какое-то время — может, минуту, может, час — сотник тупо сидел, пытаясь понять, куда делась бутылка и что вообще произошло. Потом немного прояснилось в голове, вышел из модуля, осмотрелся по сторонам. Поймал за рукав первого попавшегося казака.
— Попить есть чего?
Казак зачем-то оглянулся.
— Господин сотник, так господин подъесаул запретил…
— Воды мне, дурак, надо! Воды!
Вода нашлась — минеральная, богемская, тут ее было много, и стоила она дешево, не то что «Боржоми». Немного придя в себя, сотник направился к душу, в роли которого в расположении выступал бензобак от «АМО», поднятый на стойках, с прилаженным к нему душем. Вода была теплой, нагретой солнцем, но душ был как нельзя кстати. Под теплыми водяными струями сотник окончательно пришел в себя. Решил посмотреть на часы и выругался последними словами. Часов на руке не было, а он к ним привык. Подарили за беспорочную службу, хорошие часы, пятнадцать лет на руке — сносу нет. Если он часы пробухал…
Какой сегодня день, пришлось узнавать по календарю. Сотник засел у себя в модуле, вспоминая, что происходило, и заодно уплетая, прямо так, безо всего, зачерствевшую краюху хлеба, единственное из съестного, что нашлось в модуле.
— Хорош вираж заложил…
Было не стыдно — было мерзко за себя. Последнее, что он помнил, — это поминки по убитому есаулу, потом — как провал. Похоже, на этих поминках он и забухал, что не случалось с ним довольно давно. Последний раз он забухал так во время пятой командировки. Это была Аравия, граница с Йеменом, горы — и в этих горах всё еще орудовали вольные, никому не подчиняющиеся бандиты. В один день они накрыли такую банду и уничтожили ее, а потом нашли двоих детей русских поселенцев в загоне, подобном свиному. Как он потом узнал, изначально их было пятеро, и эти двое — последние из тех, кто оставался тогда в живых. Тогда-то он забухал, крепко забухал — и тамошний есаул, комендант сектора, в наказание приказал ему сидеть целый день на корточках в палатке, растянутой посреди плаца. Столбик термометра в эти дни зашкаливал за пятьдесят по Цельсию, потому наказание было действенным, ему удалось просидеть семь часов. Больше за ту командировку он себе ничего такого не позволял.
Хватит, навоевался с бутылкой. Пора и честь знать. Всё!
Выйдя из модуля на звук трубы — вечернее построение, — сотник столкнулся с Соболем.
— Ты чего?
— Живой, атаман?
— Живой. Тебя переживу. Остальные где?
— Певец в ночь пошел…
Снайпер замялся.
— А Чебак где? — подозрительно спросил сотник.
— Да беда тут такая…
— Что еще за беда? Докладывай, как положено.
— После построения доложусь. По всей форме.
— Смотри…
— Что — все пропали?
Сотник недоверчиво смотрел на снайпера.
— Зараз все. Человек двадцать, даже больше.
— Радован?
— Тоже?
— А остался кто?
— Божедар вроде остался… Он как раненый, гутарят — из больницы зараз сбежал. Чебак его проведывать поехал, у него тоже горе.
— У него же…
— Так. И она пропала.
— И куда? Может, в лес надолго пошли?
— Забыл, что ли, атаман? Двадцать пятое…
День Святого Витта!
— Они на ту сторону пошли!
— То-то и оно, атаман. И с концами.
Чебак вернулся под ночь, ни Соболь, ни Велехов не спали. Отпивались чаем с травами, думу думали. На горящие в ночи окна модуля и свернул Чебак.
— Отпусти, христом богом прошу, атаман… — с порога сказал он.
— Куда собрался?
