— Город-один, сообщите свое местоположение и статус, прием!
— Я Город-один, двигаюсь по направлению к базе, примерно в десяти километрах на север по дороге. Расчетное время прибытия тридцать минут, помощь не требуется.
— Да брось.
— Да не брошу. Слишком много совпадений, господин подъесаул. Среди нас — предатель.
Ночь на 22 июня 2002 года
Российская империя, Одесса
Набережная
Какой всё-таки удивительный город — Одесса. Еще утром… уже предыдущего дня я сел за руль, махнул через всю Персию, потом чёрт толкнул в перестрелку ввязаться, потом обратно, потом — самолет. И вот теперь — ночная набережная Одессы, Приморский бульвар, гудящая совсем как днем, и совершенно не чувствуешь никакой усталости. Просто удивительный город.
Естественно, на набережной мы были инкогнито — не стоило афишировать. Просто два господина, один в военной форме, другой в гражданском. Надевая свой старый, местного, кстати, пошива, хотя и из венского, едва ли не лучшего в мире шерстяного материала, я обнаружил, что мне он более чем впору, даже слишком. Это радует, некоторые старшие офицеры с каждой новой ступенью табели о рангах заказывают себе новую форму исключительно потому, что прежняя уже не налезает.
Поет фонтан, шумит Одесса…
Как хорошо-то… Мало городов, где бывает так хорошо, где не нужно иметь глаза на затылке, где не нужно подозревать ближнего своего в подлости и двоемыслии, где не стоит ждать выстрела из-за угла. Да, я сам выбрал свой путь, и этот путь страшнее любого кошмара, но всё равно хочется хоть иногда просто пройтись по набережной, посмотреть на искрящиеся веселым разноцветьем фонтаны, на шумящую в саду генерал-губернатора публику. На молодых дам, в конце концов, благо они здесь, как и в любом портовом городе, из-за многолетнего смешения самых разных кровей — самые прелестные. Уж кому как не юнкерам и гардемаринам Его Величества, почти каждое лето до совершеннолетия проводившим в Одессе, этого не знать…
— Помнишь, как мы тогда молдаванским наваляли… — спросил как-то невпопад я, просто в голову пришло.
— Вообще-то нам пришлось сматываться, — ответил Николай, раскланиваясь с кем-то.
— Так ведь от городовых, а не от этих.
— А потом твой дед моему papa нафискалил, и мне пришлось до конца лета из дома ни ногой и учить французский к тому же.
— А всё равно правильно тогда поступили.
— Да, правильно…
Может быть, неправедно то, что мы творим? Может быть — ну их, оставить всех в покое. Может, когда наследник Престола без охраны (а ее у нас не было) прогуливается по набережной Одессы — это и есть нормально?
Нормально-то нормально. Вот только не стоит забывать некоторых истин. Одна из них гласит: если ты не пойдешь на войну — война пойдет на тебя. Не мы начинали. И заканчивать — тоже не нам!
— Papa прочитал твои донесения… — сказал Николай и снова прервался на то, чтобы раскланяться с двумя какими-то уж очень симпатичными дамами.
— Знаешь их?
— Нет. Но не прочь был бы узнать поближе… — отшутился Николай.
— Ты теперь солидный господин, обремененный семьей…
— И скоро в семье будет пополнение… — Николай осекся, — извини.
— Да ничего…
Ни я не задал вопроса, ни Николай не попытался что-либо сказать. Для нас обоих эта тема — как мина на неизвлекаемости в земле. Лучше поставить флажок и обойти стороной, как можно дальше.
— Поздравляю! Когда?! Что раньше не говорил?!
— Мария скрывала. Просила и меня. Представляешь — она до сих пор сама водит машину и записывает телепередачи.
— Запрети ей это. Ты же глава семьи.
— Командовать одной дамой сложнее, чем целым батальоном разведки.
Проблемы, значит, у нас схожие.
— Пошли, по этому поводу съедим по мороженому.
— Пошли.
Мороженщики здесь продавали эскимо на старый лад — с больших двухколесных тележек. Одна из них, к которой мы подошли, стояла прямо под фонарем. Мороженщица привычно приняла у нас деньги, достала из пышущего холодом ящика два больших, старомодных эскимо на палочке, даже без обертки…
— Пожалуйста, господа хорошие…
С этими словами она взглянула на нас и… замерла.
— Ваше…
Николай приложил палец к губам.
— Тс… Мы хотим сохранить инкогнито, уважаемая. Сие возможно?
— Конечно, конечно…
— Завтра об этом будет трепаться вся Одесса.
— Еще сегодня, знаешь же…
— Наверное, ты прав.
Мороженое и впрямь было вкусным — таким, каким только может быть сделанное по старомодной технологии мороженое, которое продают на набережной Одессы в жаркую летнюю ночь. Точно такое же мы ели в детстве и так же покупали его у мороженщиков.
— Ты говорил про отчеты.
— Да, отчеты. Papa очень обеспокоен. Признаться, он не ожидал такого.
— Увы, я пишу то, что и в самом деле есть.
— Это наш вассал.
— Пока. Если произойдет взрыв, а он обязательно произойдет, у нас не будет вассала. У нас будет разорванная на части страна.
Николай немного помолчал.
— Сколько у нас времени?
— Несколько лет. Не больше.
Ни один человек, в том числе и я, не мог в те дни предположить, сколько времени осталось на самом деле.
— Несколько лет…
— Не больше. Если не спускать пар, рано или поздно всё взорвется.
— Но прогресс…
— Прогресс — это не волшебная палочка. Он сам по себе неспособен вылечить больное общество и уродливую систему власти. То, что там происходит, — это легитимное насилие вооруженного меньшинства над большинством. Такие государства не могут держаться на длинных отрезках времени, рано или поздно наступает конец. Пока мы еще можем провести управляемый кризис и не допустить взрыва.
— Каким образом? Ты не написал.
— Я опасаюсь, что эти письма попадут не в те руки. Не все мысли следует доверять бумаге. По моему мнению, единственный выход — включить Персию непосредственно в состав Империи. Всю систему власти надо строить заново.
— Вот как?
— Да. Это единственный выход, другого нет. Тамошнее общество очень больно, потребуется не одно поколение, чтобы загладить нанесенные раны.
— А принц Хусейн? Насколько известно papa, вы с ним даже друзья.
— Друзья. Но истина дороже. Он вырос в этом же обществе, с совершенно изуродованной системой моральных ориентиров. Там все настолько привыкли к своим ролям — мучеников, жертв, палачей, — что просто не знают, как жить по-другому. Исполнение законов зиждется не на уважении к ним, а на страхе. Отправление власти зиждется на еще большем страхе. Ты должен лучше меня понимать, что страх не вечен…
