В этом приграничном селении всё было, как в других — за исключением того, что рядом стояли казаки. Казаки к сербам относились по-разному, кто-то помогал, кто-то отпихивал в сторону: «не мешайтесь», у кого-то можно было купить трофейное оружие. Но здесь и сейчас чета впервые шла на соединение с казаками, под командование казаков — и никто из стариков не припоминал, чтобы в мирное время когда-то было такое.
Четниками в основном были люди молодые, поскольку чета не освобождала от обязанности работать ради хлеба насущного. Здесь, в пограничной зоне, сербы работали сами на себя, и хозяева пекарен, каварен, маленьких заводиков с пониманием относились к тому, что иногда работники брали небольшой отпуск на несколько дней. Но ведь это еще здоровье какое надо: работа, потом чета, подготовка, смертельный риск — да и личную жизнь надо как-то устраивать. Сербы, в отличие от евреев, не требовали от молодых заключать браки только в своей нации, беречь чистоту крови, но большинство поляков ненавидело и презирало сербов. Оставались свои, русские да казаки — как было у той же Драганки, по которой сейчас вздыхал добрый донской казачина из пластунов, и чувства парня не оставались без ответа.
Собрались во дворе воеводы — всего шло двадцать человек, разбитые на две группы по десять четников в каждой. Каждый четник хранил оружие и снаряжение дома, потому пришли все уже с оружием и с рюкзаками. Чуть позже должны были вывести со дворов три трактора с прицепами с высокими бортами — на них они собирались добраться к месту.
Радован Митрич что-то обсуждал с командованием казаков по рации, оставалось надеяться, что начало работы еще одной рации не всполошит никого по ту сторону границы и не сорвет переход. Это была не первая ночь, которую они проведут в чистом поле. Радован за время операции осунулся и еще больше потемнел лицом, но каждую ночь упорно ходил сам. А днем еще и в кузне работал, и дела решал — как и в любом боевом формировании у командира дел житейских едва ли не больше, чем дел военных.
Тем временем несколько «гарных парубков» решили докопаться до Драганки, которая шла сегодня с четой. О том, что у нее появился суженый из казаков, стоящих неподалеку, знали многие. Кто-то одобрял, кто-то нет. Несколько молодых сербов всерьез думали подкараулить этого казака да начистить ему рыло, выходили в ночь, но найти его не смогли. Слабоваты были супротив донских пластунов, которые еще на Кавказе отличились.
— А, сестра… — завел разговор один, — тебе не тяжко?
— Ви причаху? — Драганка сосредоточенно проверяла снаряжение, которое и для мужика было тяжеловато.
— Да о том. О русе твоем.
— Али шта интереса?
— Да как он… в ночь да без тебя… а хотя он же там будет, на положае…
С противоположной стороны двора начал подниматься, сжимая кулаки Божедар, но Драганка его остановила.
— А ты, Петар, что так за это переживаешь?
— Так можа волим те…
— Э… нет, зашто ми такой? Любой на тебя поглядит, помыслит — алкоголик, и что с тобой радовать?
Двор грохнул хохотом, Петар, красный как рак, вынужден был сесть на место и демонстративно заняться своим снаряжением. История была известная: Петар, известный, несмотря на возраст — еще в армии не бывал, дамский угодник, умудрился охмурить одну из первых красавиц гимназии, пани Гражанку. Штурм неприступной твердыни завершился полным успехом — но о том стало известно. И вот в один прекрасный день Петар посреди ночи подошел к заветному окну, кинул туда камешек — но вместо веревочной лестницы, как в старых фильмах, ему прямо на голову опрокинули кастрюлю с кипятком. Потом он цельный час убегал от разъяренных польских парубков, поднявшихся посреди ночи проучить серба — это, кстати, были не шутки, поймали бы — могли убить. Потом Петар долго лежал в больнице с ожогами от кипятка, вылечился — но теперь цвет кожи на голове и на лице у него был, будто у запойного пьяницы — с красноватым оттенком. Поэтому дамы, в которых у него раньше не было недостатка, начали избегать его, а он стал к ним цепляться, быстро прославившись своим едким языком. Не раз его и били — потому что едкий язык это достоинство дамы, но никак не кавалера.
— То мое дело, — буркнул Петар, понимая, что проиграл, просто для того, чтобы не оставлять за женщиной последнего слова.
Возлюбленная Божедара тоже была здесь, звали ее Звезда, и она шла на дело со своим мужчиной. Для русских, для казаков это было диким, для сербов — нормальным. Нормальным это было и для Божедара, более того — он гордился своей Звездой и в цепи выбирал место рядом с ней. Как говорил — чтобы прикрыть, ну а если что — так обоих сразу. Вот такой вот жутковатый, с инфернальным душком юмор по-сербски. И эта была не единственная пара из тех, которые шли на ту сторону вдвоем.
Кто-то включил магнитофон, полилась разухабистая и сильная песня. У сербов был совершенно особенный песенный жанр, турбофолк. Кое-кто считал это «сербским рэпом», но сравнить негритянский примитивный речитатив, исполняемый под убийственно тупую и примитивную музыку с сербским турбофолком, мог лишь полный кретин. Сербский турбофолк — это народная музыка, исполняемая в ускоренном варианте и на современных инструментах, и слова — о боях, о засадах, о четах, о концлагере «Пожаревац», об усташах. Исполнительницы турбофолка (это всегда были женщины) собирали полные залы, и ходили на турбофолк не столько сербы, сколько русские. Эти песни звали на подвиг, в то время как рэп обычно звал на пьяную драку, на дебош, на преступление.
— Так… исключили! Райко, ты что — головой слабый совсем?!
— А что, пан глава?
— Ты куда гитару повлачил? Идем до ночи, ты там что певати будешь?
— А одно и спою. Пусть приятели козаки послушают.
— Та-а-ак… Гитару положи! Раз в тебе силы много — дайте ему еще кутиху к митральезе. Нека вуче, детина здоровый…
Под насмешки и подначки на спину покрасневшего Райко взгромоздили большой, семь килограммов весящий, короб с пулеметной лентой на двести пятьдесят патронов. Получилось — как рацию армейскую тащит.
— Сви спремни?
[6]
— Все, пан глава, — донеслось нестройное.
— Тогда — да хранит нас мати Богородица. Пошли.
17 июня 2002 года
Передовой лагерь
Пограничная зона, Австро-Венгрия
Родсток сдержал свое слово — прислали вертолет. Старая тарахтелка Вестланд, в армии Ее Величества таких уже не было, а здесь, поди ж ты, летают. Еле летают. Вертолет едва тащился в сотне метров над землей, противно подрагивал, свистел турбиной — и за время полета первый сержант Миддс не на шутку испугался.
Передовой лагерь был в лесу. Он отстоял не меньше чем на три километра от любого населенного пункта и прикрывал очень важную точку — лазы. Здесь, в этих местах, сходились сразу два лаза — лесистой, прорезанной оврагами, почти непроходимой для техники местности. Овраги и холмы, между которыми стелились едва заметные, вытоптанные ногами дороги, были идеальным местом для того, чтобы пересечь границу. Когда-то давно русские пограничники решили обезопасить пограничную зону датчиками и сигнальными минами. Идиоты… Всего-то понадобилось — установить здесь подкормки для зверья — и все сигнальные мины кончились примерно за месяц, ложных срабатываний было настолько много, что не хватало тревожных групп. Сначала русские пограничники отстреливали благородного оленя и кабана, потом «зеленые» подняли такой шум насчет этого, что все просто плюнули, и теперь граница перекрывалась лишь дозорами и наблюдением с воздуха. И то и другое — не препятствие умному и хорошо подготовленному человеку.
