Русскую гвардейскую форму здесь не уважали. Уже на ступенях недавно построенного – по Версальским калькам – дворца понесся, мечась между разряженными придворными, поганенький шепоток:
Москаль!
Перекатывая каменные желваки, гордо подняв непокорную голову, граф Ежи пошел вперед. Нет, он не москаль, он шляхтич и сам выбирает себе службу. Его отец выбрал службу – и он выбрал. Он служит огромной империи, простирающейся на тысячи верст во все стороны, он служит величайшему самодержцу в истории, чей титул не умещается на странице бумаги, чьи земли не знают края, чья армия не знает равного ей врага. Нигде и никогда на Земле не возникало империи, равной по мощи Российской, никогда и не возникнет. Он был принят в Александровском дворце, лично знал Цесаревича и видел Государя Александра. И не дело местечковой шляхте перешептываться по углам…
Царь Константин, уже пожилой, но все еще неутомимый ходок по прекрасным паненкам, герой варшавских остряков, почувствовал что-то неладное, какое-то напряжение. Он стоял в окружении придворных – танцы еще не начались, и он коротал время за анекдотами и сплетнями, перемывая кости представителям местного дипломатического корпуса
[1]
. Ходили недобрые слухи про царя и молодую супругу посла Североамериканских Соединенных Штатов… и если Император Александр сделал бы все, чтобы не измазать грязью ни свое имя, ни имя дамы, то царь Константин не только не пресекал слухи, но и сам не упускал возможности плеснуть масла в огонь…
– Что там? – тихо спросил он.
Граф Священной Римской империи
[2]
Валериан Сапега скользнул в толпу, незаметно, как он умел это делать – все выяснит, все доложит…
– Возможно, явился кто-то, удаленный от двора, – негромко предложил еще один достойный представитель польского магнатства, князь Священной Римской империи Людвиг Радзивилл. При польском дворе он служил казначеем не один год и ударными темпами поправлял личное благосостояние, несколько промотанное своими предшественниками. Злые языки говорили, что Радзивилл поставил спиртзаводы чуть ли не в своих ординатских замках, в подвалах, где ранее хранились более благородные и тонкого вкуса напитки
[3]
.
– Не хотелось бы. Скандал был бы сейчас некстати…
Все те, кто сейчас собрался на балу, были поляками Нового времени – новыми поляками. Из тех, кто ненавидит Россию, но кроме громких речей и какого-то количества денег не готов сам лично сделать ничего, дабы сбросить москальское иго с Польши. Все они – Жолкевские, Зборовские, Потоцкие, Радзивиллы, Сапеги – удивительным образом вписались в жизнь новой, восстановленной после мятежа и массовых беспорядков 1981 года Польши. Понимая, что недалеко и до новых беспорядков, после восемьдесят первого власть сделала иезуитски хитрый ход – расколола сопротивление. Это как чайник: если его поставить на огонь и не давать выхода пару, рано или поздно он взорвется. Ежели выход пару давать – весь пар уйдет через свисток, никакого взрыва не будет.
Вот и шляхта была тем самым паром, который уходил в свисток. Они собирались при дворе, произносили дерзкие речи, грозили москалям неисчислимыми несчастьями, фрондировали как могли. В Варшаве выходили несколько подпольных антироссийских газет с возмутительными материалами и карикатурами, в том числе и на Высочайшее имя, – типографии их никто особо не искал. Этим и заканчивалась «освободительная борьба» большей части поляков – чтением запрещенных газет и возмутительными, бунтарскими высказываниями. Со шляхтой было еще проще – ибо каждый нашел свое место в этой жизни и терять его не хотел. Поводов для уголовной ответственности было более чем достаточно – подпольное винокурение, участие в контрабанде, скупка краденого, подделка ассигнаций и гербовых бумаг. Уклонение от уплаты пошлин, сборов и податей – любимая статья Уголовного Уложения. Поэтому подавляющая доля шляхты перешла от реального насилия к очень жесткому условному – демонстративная фронда и произнесение возмутительных речей.
И бал был их территорией. А появление на балу москаля грозило стать искрой, способной поджечь бочку с порохом.
– Не пора, Ваше Величество? – спросил третий придворный, стоящий рядом с королем, невысокий, толстенький Ян Потоцкий, главный церемониймейстер при дворе.
Царь мельком мазнул взглядом по золотым часам «Вашерон Константин», которые он носил на иноземный манер – циферблатом вниз, а не вверх. «Павел Буре»
[4]
был при этом дворе явно не в фаворе…
– Немного подождем. И Борис где-то шляется…
– Их Высочество цесаревич Борис изволили телефонировать, что задерживаются.
– Хорошо хоть телефонировать додумался…
Из толпы вынырнул Сапега.
– Ваше Величество… на пару слов.
Государь кивнул, они сдвинулись чуть в сторону, к стене, придворные демонстративно отвернулись, хотя не стоило сомневаться в том, что уши они навострили до предела.
– Ваше Величество, здесь москаль, – негромко доложил Сапега.
Царь недоуменно поднял выщипанные по польской моде брови. Хорошо хоть голову не обрил
[5]
…
– Москаль?
– Именно, Ваше Величество, москаль! Молодой человек в форме одного из русских гвардейских полков.
