Поэтому город Герат был довольно примитивен, его совершенно не коснулась длань нового времени, длань двадцать первого века, что возвела новые кварталы в Джелалабаде и Кабуле, отстроенные на наркоденьгах. Он оставался все тем же крупным, застывшим в безвременье афганским городом – с вылепленными из глины лачугами, с дувалами, с пылью и грязью, с богатыми домами, которые не смели подняться над землей больше, чем на один этаж, и растягивались вширь. Что было примечательного в Герате – так это четыре минарета, древние, оставшиеся стоять вокруг давно разрушенной мечети, большая мечеть Маджид Джами и самая настоящая древняя крепость, построенная Искандером Двурогим – Александром Македонским, одним из военачальников, которому удалось реально покорить Афганистан за счет уничтожения большей части его жителей. Иначе покорить Афганистан было невозможно.
…В один из душных и знойных летних дней в терзаемый беспощадными солнечными лучами Герат въехали две машины. Они въехали в него с севера, по дороге, идущей со стороны Персии, переправившись через реку Джуйк-Нау и заплатив на мосту пошлину, собираемую гвардейцами местного губернатора. Местный губернатор, достопочтенный Ага-хан не был столь богат, как принц Акмаль, губернатор провинции Нангархар, ему не преподносили большие чемоданы с золотыми слитками наркоторговцы – в Афганистане золото было самой надежной валютой, если не считать русского рубля и британского фунта, – но жить, как и подобает жить губернатору, ему очень хотелось. Поэтому губернаторская гвардия в городе по-настоящему свирепствовала, обирая его жителей, накладывая драконовские штрафы по делу и не по делу, облагая платой проезд по мостам и даже продавая воду
[15]
. В отличие от принца Акмаля, губернатор был вынужден покровительствовать хоть каким-то ремеслам, дабы иметь ту овцу, с которой можно содрать хоть шерсти клок. Поэтому гератские ковры пользовались известностью даже в Персии, мировом центре ковроткачества, – не говоря уже про Российскую и Британскую империи.
Вообще-то они могли бы проехать и без дани – машины были из тех, которыми пользовался губернатор и его двор: белые, с тонированными стеклами, дешевые и неубиваемые бронированные армейские внедорожники, выпускаемые в соседней Персии по лицензии. Вряд ли ошалевший от жары и выкуренного утром косяка с дурью усатый губернаторский гвардеец посмел бы стрелять по таким машинам – жизнь дороже, но они остановились сами, и из левого переднего окна головной машины высунулась рука, протянувшая гвардейцу три русских рубля. Это было больше, чем стоил проезд: по рублю с машины. Гвардеец принял деньги и сложил их в висевший на груди железный ящик с прорезью, открывающийся только ключом, который имелся лишь у начальника гвардии. Еще один гвардеец поднял шлагбаум. Дежурившие на мосту гвардейцы были настолько обкурены, что спроси их через минуту, кто здесь только что проезжал, ни один не смог бы ответить.
В городе автомобили сразу же выехали на одну из главных магистралей – Базар-и-Малик, пересекающую Герат с севера на юг и залитую неким подобием асфальта. Улица Базар-и-Ирак пересекала город в направлении «запад – восток». Здесь было то, что можно назвать «цивилизацией»: два караван-сарая, все дуканы, гостиница и бар, в котором подавалось спиртное и куда под страхом смерти запрещалось заходить всем, кроме губернатора с приближенными, гвардейцев и иностранцев. Здесь же неподалеку был большой (не такой большой, как в Джелалабаде) базар, где торговали коноплей, оружием, рабами и всем, что нужно для жизни.
Миновав казармы гвардейцев на пересечении Базар-и-Малик и Базар-и-Ирак, машины почти сразу свернули с дороги влево, запетляли по узким, извилистым улочкам старого города, часто заканчивавшимся тупиком. Слава Аллаху, что нужный им дом находился совсем недалеко – иначе они заблудились бы в местном лабиринте улиц, а заблудиться тут можно было так, что потом и костей не найдут.
Целью тех, кто приехал на машинах, был довольно большой по местным меркам дом, обнесенный высоким, выше человеческого роста, дувалом. Ворота, которыми дувал прерывался в центре, были, как здесь это принято, зеленого цвета, но выгоревшими под безжалостным местным солнцем до бледно-серого.
Водитель головной машины не стал сигналить, опасаясь привлечь внимание к себе и к дому, – он просто вышел из машины, не глуша мотор, подошел к воротам, постучал в них условным стуком и, когда услышал по ту сторону ворот шорох, громко сказал:
– Аллах акбар!
Лязгнул засов, на улицу выглянул невысокий, бледный, в типичной пуштунской одежде подросток, который упорно пытался вырастить на своем подбородке что-то напоминающее бороду, но для этого еще не настало время. В руках у подростка был самый настоящий русский «АК», приклад которого он прижимал к боку локтем, чтобы в случае чего стрелять навскидку. Глаза подростка казались странно застывшими – как это бывает у системного, находящегося на грани наркомана. Хотя наркоманом он не был.
– Мохаммед расуль Аллах! – воскликнул подросток. – Кого ты привел с собой, брат?
– Он ждет, – туманно ответил водитель.
Странно, но подростка такой ответ вполне устроил. Он кивнул и, скрывшись за воротами, начал возиться с массивным засовом. Водитель вернулся в машину.
– Куда вы меня привезли, черт возьми?! – раздраженно спросил командир второго корпуса Специальных сил безопасности – этакой эрзац-армии, по документам проходящей как жандармерия, – генерал-майор Хусейн Камияб по прозвищу Бык – здоровенный двухметровый малый с роскошными усами. – Поверить не могу, что я поперся с вами в эту глушь, Вахид. Просто не могу поверить!
– Неисповедимы пути Аллаха, – загадочно ответил начальник штаба второго корпуса жандармерии Вахид Ахлаги. – Поверьте, господин генерал, вы не пожалеете о своем решении.
– Черт, я о нем уже жалею.
Как почти все генералы, Хусейн Камияб хоть и родился в набожной, почитающей аллаха семье, но сейчас он был неверующим. Причем – открыто неверующим. Шахиншах умел подбирать себе кадры – он подбирал как раз из таких, кому дорога в рай, по меркам ислама, была заказана. В шестнадцать лет юный Хусейн изнасиловал Самию, пятнадцатилетнюю соседскую девчонку. Вернее, изнасилованием это стало считаться потом, когда все вскрылось, – чтобы спасти честь семьи девушки, и так замаранную. Отец девушки поклялся собственными руками отрезать голову негодяю, в течение года развращавшему его дочь, – и Хусейн был вынужден скрываться. Он скрывался два с лишним года, пока не грянула Белая Революция и пока шахиншахом не стал Хоссейни. Тогда-то он, сообразив, что это его единственный шанс, записался во вновь создаваемую Гвардию Бессмертных. Старую разогнали, потому что в ней могли быть заговорщики и сторонники свергнутого шаха. Потом в числе прочих новый шахиншах послал Хусейна учиться в Российскую империю, в одно из пехотных военных училищ.
Вернувшись, тогда еще старший лейтенант Камияб стал довольно быстро продвигаться по служебной лестнице. Сказывалось военное образование, полученное в России, и личная преданность режиму. Но для того, чтобы стать генералом и командующим корпусом, этого мало.
