История микеладорес начинается в шестидесятых, когда американцы начали выводить производство за границу, но еще не открыли Китай. Вот тут-то и начали появляться в соседней стране огромные бетонные коробки заводов, разоряющие собственную мелкую промышленность и выпивающие все соки из местных. За двадцать лет пейзаж мексиканского севера изменился до неузнаваемости, но это была еще не катастрофа. Катастрофа наступила потом, через поколение.
Альфредо Бентес вырос в районе, где жили рабочие с одной из микеладорес, грязном, кишащем крысами и насквозь преступном. Надо было объединяться, потому что рядом были еще более страшные барриос. Барриос – это были трущобы, там жили те, кто нигде не работал и занимался преступным промыслом. Это была последняя ступенька в ад, а их район был ступенькой предпоследней. Те, кто жил в барриос, ненавидели их – ненавидели за то, что их матери и отцы имели хоть какую-то, но постоянную работу и на их столе был свой кусок хлеба постоянно, хоть жили и небогато, но все же жили. Почему-то жители барриос ненавидели их намного сильнее, чем они ненавидели богатых, у которых тоже был в городе собственный район, огороженный стеной, с колючей проволокой и вооруженными автоматами охранниками. Видимо, дело было в том, что богатые представлялись этакими неземными, не местными существами, которые живут на какой-то другой, огороженной забором с колючей проволокой планете. А вот их район никто не огородил колючей проволокой, да и полицейские здесь появлялись только тогда, когда надо было задержать кого-то или устроить засаду на наркоторговцев – район через дорогу перешел и делай что хочешь.
И переходили. И делали. Почти каждый день.
В девять лет старший брат привел Альфредо в банду – это была не только банда, но и что-то вроде отрядов самообороны тех, кто стоит на предпоследней ступеньке социальной лестницы, от тех, кто стоит на последней. Принимать его – то есть избивать до полусмерти – его не стали, просто предупредили, что за предательство – смерть. Сначала он был просто наблюдателем – сидел на крыше и смотрел, не пытаются ли люди из барриос пересечь разделительную черту, между кварталами которой была дорога. И у той и у другой стороны было оружие – пистолеты, ружья, даже автоматы, но шли они в ход редко. Были и охотничьи ружья с оптикой, наблюдателей можно было снять, но, по негласному уговору, этого не делали, до определенного возраста не убивали, если только случайно. Потом Альфредо приобрел первый пистолет и стал солдатом на разборках. В пятнадцать лет он совершил первое убийство – это было поздно, он знал пацана, который начал убивать в двенадцать, и к четырнадцати – возрасту уголовной ответственности – на нем было больше тридцати трупов. В пятнадцать его убили.
Зетас в те времена уже были, они были и до этого, но за Сьюдад-Хуарес, как за один из приграничных городов, шла долгая и тяжелая война, с кровью, с расстрелянными машинами, с отрезанными руками, ногами, головами, членами. Удивительно – но в отличие от американцев, которые, смотря на все это, воспринимали мексиканскую организованную преступность как сборище исчадий ада – мексиканцы относились к ней совсем по-другому. Для них что Зетас, что картель Хуарес, что другие – все были просто силой, иногда злой, иногда жестокой – но понятной силой. Их считали своими, они не были отторгнуты от общества. Просто в жизни были некоторые правила, которые следовало выполнять, и если ты их не выполняешь – бах! И все. Это в лучшем случае – бах. Эти правила были для всех – для толкачей, для пилотов самолетов, для менял долларов, для профессиональных убийц. Если ты их не выполняешь – тебя убьют. Если ты их выполняешь – тебя все равно убьют, потому что мало кто долго живет в этом бизнесе. Это был бизнес, просто бизнес, в котором тебя рано или поздно убьют. Чтобы было понятнее… скажем, человек в среднем живет от шестидесяти до семидесяти лет. Если он умирает в шестьдесят пять – люди погорюют, но все равно подсознательно будут воспринимать это нормально, потому что мы все когда-нибудь умрем. Так и тут. Только тут мало кто доживал до сорока лет.
Конечно, Альфредо был и в Raza, черт, каждый нормальный пацан из их квартала был в Raza. Для того чтобы понять почему – надо видеть и знать, как гринго, проклятые белые парни, относятся к мексиканцам. Мексиканская женщина для них – это либо поломойка в их доме, либо грязная шлюха, готовая отдаться за несколько песет. Мексиканский мужчина – это дешевая рабочая сила, спик, мокроспинник, которого можно нанять на самую грязную работу, не платить за него налогов, а потом пинком прогнать вон, не расплатившись. Или преступник, которого надо поджарить на электрическом стуле.
Этот проклятый визит в Техас – черт, это был просто деловой визит, они этого не хотели. Они не хотели стрелять, они не хотели убивать брата того парня, который устроил бойню – они просто хотели выполнить задание, которое дали им старшие, и сделать Техасу ручкой. Они взяли пистолеты просто потому, что в Техасе сейчас много лихих людей, в том числе исполнителей картеля Синалоа, и невооруженным нельзя находиться нигде и ни при каких обстоятельствах. Он знал нескольких парней… два года назад они веселились на дискотеке, и к нему подкатилась телка. Они потанцевали вместе сальсу и пошли к ней, а парни остались. Потом выяснилось, что это не телка, а трансвестит, Альфредо не любил таких вещей – съездил этому пару раз по морде и ушел. А потом выяснилось, что этот транс его спас – когда он подъехал обратно к дискотеке, там уже было не протолкнуться от полиции, мигалки, сирены, тени на стенах, гильзы на асфальте с картонкой с цифрой у каждой. Исполнители Синалоа подъехали и открыли по веселящимся шквальный автоматный огонь, если бы Альфредо остался с друзьями – то и его бы сейчас либо на носилках грузили в машину «Скорой помощи», либо в черном пластиковом мешке – в труповозку.
Чертов ублюдок Кот, в какое дело он их втравил.
Альфредо боялся. Нет, не полицейских, полицейские – это известное зло. Как никого другого он боялся того ублюдка с автоматом Калашникова. Господи, он же совершенно чокнутый! Хуже, чем любой пистолеро из Синалоа. Никогда Альфредо не видел таких глаз, как у этого парня, когда они перешли границу, тот псих за рулем, а он связанный и в багажнике – парень сдался. Точно псих, законченный.
Полицейские и агенты ФБР относились к нему без должного уважения – но это еще можно было терпеть. Один из депьюти здорово двинул его, но шериф прикрикнул на него, и депьюти прекратил. Единственное давление, которое на него оказывалось – полицейские повесили перед решеткой камеры, где он содержался, плакат с изображением электрического стула и надписью «Слабопрожаренный или с хрустящей корочкой?». Его молча кормили, молча охраняли – и вообще все делали молча.
Когда за ним пришли – он испытал дикое чувство восторга, такое – какое не испытывал никогда в жизни. В бедняцких кварталах вообще все держится на взаимопомощи – один за всех и все за одного, и не помочь своему просто невозможно, если ты не поможешь своему – тебя будет презирать потом весь квартал, ты станешь изгоем, чужим, лишним, за тебя никто не вступится, и рано или поздно тебя убьют. Помощь всегда имела свои пределы. Например, еще в восьмидесятых годах, если копы являлись в их квартал, хватали кого-то и волокли в тюрьму – все это воспринималось с типичным бедняцким смирением, точно так же, как воспринимается гроза с градом или смерть новорожденного, которому некому помочь. Потом границы расширились – и в новом тысячелетии, когда полицейские приезжали в квартал, начинался уличный бой, порой с применением гранатометов.
