Почти синхронно щелкнули вставленные магазины, лязгнули затворы – дом остался без охраны, но дело пока еще не было сделано.
Армянские боевики двинулись дальше.
* * *
– Готов?
Один из боевиков сильно ударил по роскошной, отделанной ливанским кедром двери – и Армен рванулся в комнату, вскидывая «узи».
Сначала Армен не понял, что происходит, у него просто не укладывалось в голове то, что он увидел. Потом понял – жирный, как баран, покрытый густым черным волосом, пожилой мужчина пристроился к привязанному к креслу маленькому мальчику и утробно ухая, насиловал его.
На треск двери жирдяй недовольно обернулся.
– Й-ы?!
[91]
Армен шагнул вперед и хлестко, с проносом ударил его ногой в лицо. Что-то испуганно вскрикнув, азербайджанец повалился на пол, Армен сделал еще один шаг и ударил азербайджанца в живот, потом в пах, потом снова в лицо. Перед глазами была какая-то тьма, он знал только то, что тут рядом лежит кусок омерзительно воняющего мяса, и он должен пинать этот кусок, пинать, пока он издает хоть какие-то звуки, пинать, пока есть силы. Он бы так и запинал его, если бы прорвавшийся в комнату командир группы армянских боевиков не оттащил его от азера.
– Херик! Херик!
[92]
Херик, ара, херик!
Армен чуть пришел в себя, провел сложенными руками по лицу, как при намазе. На полу лежал и стонал хозяин этого дома, всемогущий Пашаев, он лежал в луже омерзительно пахнущей мочи, потому что во время избиения обоссался.
– Что с тобой?!
– Ничего, ахпе
[93]
, ничего. Ты только глянь.
Командир боевиков посмотрел на привязанного к креслу мальчика, нахмурился. Поддел лежащего на полу Пашаева сапогом.
– А ну, вставай, гёт верен
[94]
!
– Ти кто, мальчик... – на дурном русском сказал Пашаев. – Я Асим Пашаев, слышал, да! Ты из милиции, да? Из ФСБ, да? Твое начальство тебя самого за это петухом сделает...
Командир группы ударил Пашаева в пах – и тот взвыл.
– А ну, пошел вниз, кутарингесси джаляб, сев камак арвамол, туз дырявый! Спустите-ка его вниз, можно и на пинках! Пошли, ахпе, отсюда, внизу разбираться будем.
* * *
Трое боевиков, прикрывая друг друга, спускались вниз по лестнице, ведущей в роскошный, красного кирпича подвал – совершенно не похожий на подвалы в России, тут было сухо, чисто и можно было стоять в полный рост.
Половина подвала была перегорожена большой решеткой из толстых прутьев, внутри этого пространства имелись через решетки, которые образовывали соответственно четыре камеры. Три камеры были пусты, в одной, на брошенном в углу тряпье спал юноша, голый. Перед камерами сидел надзиратель – жирный, усатый, в камуфляже. Рядом с креслом, в которое он поместил свою обширную задницу, стояла большая деревянная палка, сам охранник спал, издавая простуженным носом затейливые рулады.
Он проснулся только тогда, когда спецназовцы окружили кресло и один из них сильно пнул по его спинке.
– Пора вставать!
– Сикдир
[95]
... – пораженно выдохнул азербайджанец, надеясь, что это слово сыграет роль волшебного «сим-сим».
Но окружившие его боевики в масках и с оружием никуда не исчезли, они стояли вокруг него, направляли на него оружие – как всадники Апокалипсиса, явившиеся неизвестно откуда и разрушившие до основания примитивный уютный мирок охранника, тупого сторожевого пса, который и знал-то в жизни одного хозяина и несколько команд.
– Вставай, петушина! – сказал по-русски один из боевиков и опрокинул кресло. Попытавшийся встать азербайджанец получил удар ногой такой силы, что изо всех сил врезался головой в решетку.
Один из боевиков бросил автомат, выхватил нож, схватил охранника за волосы, задрал ему голову, повернул ее в сторону сжавшегося в углу юноши.
– Говори, кто? Кто это сделал?! Говори, а то зарежу, как свинью!
– Это не я! Не я, рафик! Не я!
– А кто?! Кто?!
– Это мюдюрь! Мюдюрь! Он мюдюря оскорбил, мюдюрь сказал его опустить!
Боевик дернул ножом – и охранник захрипел, забулькал горлом...
– Убрать. Сейчас этот... птсмер
[96]
придет.
* * *
Внизу уже собрали всех мюдюрей, кто был в доме, из троих двое были голыми, их оторвали от удовлетворения их сексуальных потребностей. Один из них, с аккуратной с проседью бородкой и двумя шрамами от пуль на груди (подарок от русского спецназа, Грозный две тысячи первого года, еле живым вынесли), увидев спускающихся сверху штурмовиков, крикнул:
– Ты знаешь, на кого ты руку поднял, шакал?! Я твою мать е... буду, и твою дочь е... буду, и твоего сына тоже е... буду, гандын
[97]
?!
Армен вскинул автомат, нажал на спуск – и бородатый рухнул на пол, завывая и прижимая руки к животу, откуда меж пальцев засочилась темная, почти черная кровь.
– Ы-ы-ы...
Руководитель азербайджанского землячества рухнул на колени, пополз к стоящему ближе всего штурмовику.
– Не убивай, ага
[98]
, не убивай! Все сделаю, только не убивай! Квартиру перепишу, дом перепишу, фирму отдам, все для тебя сделаю, Аллаху буду молить! Только не убивай, ага, у меня дети малые, Аллахом прошу, не убивай!
– Какой ты нам брат? – сказал командир боевиков. – Падаль, азерская тварь... Сев камак арвамол
[99]
.
– Ты армян, да? Армян? Не убивай, я в Карабахе не был! Я не воевал! Я из Баку давно уехал, много тут живу, да! Не убивай!
Армен отступил в сторону – и мимо него на пинках спустили с лестницы хозяина дома.
– Ну, что делать с этими... – спросил по-русски командир.
– Ты от ... да? – Пашаев назвал имя известного и очень влиятельного человека в российских силовых структурах. – Он ошибся! Я ничего не брал у него! Я ничего не брал! Давай, брат, позвони своему старшему, решим дело миром. Позвони или скажи, я сам позвоню, скажи номер, да. Все можно...
