Когда высказал свою идею Ицхаковичу, тот сначала охренел… Потом задумался. Затем произнес: «Знаете, молодой человек, а это таки выход. Только вы же ведь должны представлять себе – это же такая ответственность!» Какая ответственность? Я здесь, как мотылек, подул ветерок – и меня уже нет, как в той песне поется. Пелось. Или будет петься. Или не будет теперь. Неважно. А так дите хоть с папашей будет. Законным. Плюс аттестат. Пошел уговаривать. Ицхакович.
Возвращаются вдвоем. Минут через пять всего. Девица смотрит на меня… странно смотрит. Вообще-то как на идиота. Но с надеждой. Некоторой. Не плачет и губки подобрала. В узкую жесткую линию. Беззащитность и сила, нежность и жестокость. К себе и другим. Коль с самого детства жизнь не малиной, некоторая практичность… становится свойственной.
Топаем вместе на КП. Объясняю продолжающему переминание с ноги на ногу Сиротину суть вопроса. Тот в недоумении. Народ так вообще… в полном дауне. Минут пять потребовалось, чтоб только довести до них серьезность намерения. И его же окончательность. Тут начинается возня – что да как. Объясняю ситуацию. В особых условиях командлир части действительно имеет право исполнять акты гражданского состояния. Большей частью, разумеется, регистрацией смертей. Вследствие естественного убытия личного состава. Но и браков – тоже! Здешнего приказа номера не знаю, конечно, но должен быть! Ага, точно, вот и сверчок, штабная крыса, подтверждает – что-то такое слышал. А вот как – не знает никто. Зато я знаю. Прошу книгу. Приказов. Ошалевший от проблемы сверчок машинально протягивает. Раскрываю, беру ручку – совершенно идиотскую конструкцию с чернильницей-непроливайкой в довесок, – пробую на листке. Ничего. Если немного. А много и не надо. Вслух поясняю…
– Настоящим приказываю зарегистрировать брак младшего лейтенанта Малышева Константина Ивановича и гражданки – как зовут гражданку? – Фрося… – Ефросинья, хорошее имя, только фамилия нужна, и отчество, по возможности. – Ага, Стрельченя – круто! – Ефросиньи Петровны, – фамилию оставляем, или? – Или… – пожелавшей изменить фамилию на Малышева, и объявляю их мужем и женой, на что новобрачные согласны, о чем и расписываются. Свидетели! – Записал свидетелей, Ицхаковича с Жидовым. – Командир в/ч пп 62 317 майор – место для подписи – Сиротин В. Ф. – Расписался. Фрося тоже. Свидетели. И командир: «А, ну вас на фиг всех!» – тоже. Отдаю мымре с машинкой, что поблизости ошивалась, чтоб выписку исполнила. Теперь документы.
– Фрося, паспорт!
Записываю. От руки: «Приказом командира в/ч пп 62 317 № 239 от 28 июня 1941 года зарегистрирован брак с младшим лейтенантом Малышевым Константином Ивановичем. – Командир в/ч пп 62 317 майор – место – Сиротин В. Ф.». Подпись – есть, печать, поданную совершенно деморализованным моей запредельной борзотой сверчком, – чпок, теперь на выписку – подпись есть, печать гербовая круглая – чпок, вверху угловой штамп – чпок. Себе потом. Если соберусь. Там к тому же Варю… Надо. Выписать…
Девушка все хлоп – и в сумочку. Небольшую такую, корявенькую. Черного цвета. С замочками вперекрест на металлических шинах. Но держит крепенько. Прижав к немелкой груди. Две минуты молчания. Первым очнулся Сиротин. Как и положено старшему. По занимаемому посту. Поздравлять, однако, не стал. Душа-человек.
– Кстати, Костик, там комиссар комсомольское собрание проводит. Хочет тебя там… Видеть, в смысле. Приглашают. Вот.
Жест руки недвусмысленно указывает направление. Чмокнув свежеприобретенную супругу в тугую щечку, следую. Тут же, в здании штаба. Дверь в конце коридора, за которой слышно невнятное бубнение. С подобным не сталкивался никогда, но знаю, что манкировать этими делами не следует. Здесь и сейчас – во всяком случае. Постучавшись, толкаю недовольно проскрипевшую что-то в ответ дверь, выкрашенную в кирпично-бюрократический оттенок. Довольно большая комната. С могучим воинским духом тридцати не очень часто моющихся, но обильно, по летнему времени, потеющих парней, носящих к тому же сапоги, пользуемые преотменнейше вонючим гуталином. Лица тут же оборачиваются ко мне. Все вместе сидят по стульям за столами, напротив – рыл пять, один стоит, выступающего прервал, наверное. Своим явлением. Народу. Спиной ко мне, у входа, с видом контролирующей инстанции довольно молодой еще мужик со знаками различия батальонного комиссара
[225]
. Внешность которого однозначно подсказывает мне, что в плен ему не стоит попадать сразу по двум соображениям. Комиссарскому то есть и пятому. Пункту.
Тут же начались шаманские пляски. Во-первых, оказывается, просто так зайти – типа, на огонек – категорически невозможно. Сначала в президиум – оказывается, парни, что напротив всех, это называется «президиум» – должно поступить предложение от кого-то из присутствующих. На предмет моего присутствия вместо отсутствия. В моем случае – от прыщавого золотушного недоноска в форме рядового. Потом председатель в президиуме, он же комсорг, дитя немногим постарше, комвзвода охраны, кажется, поставил вопрос на голосование. Потом у меня попросили назвать номер комсомольского билета. Костик, оказывается, помнил его. Наизусть. Надо же… Слава богу, комсомольский значок не забывал отвинчивать-привинчивать при смене шмоток. Вместе с крылатым значком училища пилотов. ВВС РККА. Парашютный летуны почему-то всегда считали западло носить.
Как выяснилось, мне надо было сразу встать на учет в здешней комсомольской организации. Но еще не все потеряно. В смысле, не вовсе поздно. Казнить нельзя, помиловать. Для чего мне надо, однако, какую-то там учетную карточку. Представить то есть. Потом недолгое время обсуждали, где эта самая карточка могет быть. Уже после занятия мною места в тылу, привычно у стеночки, прижавшись спиной. Коли с оружейником, что интересно, не было. То есть те, кто занят, из партполитработы временно извлекаются. Ну и славненько. Будем иметь в виду…
Потом пипл продолжил свои увлекательные занятия, и я с удивлением обнаружил, что они реально полагают все это очень важным. Выступают, обсуждают, и все это под мудрым призором душки-замполита. Потом надоело. Вспомнилась недавняя смена моего гражданского состояния. Да, похоже, местных бумажных крыс чудеса моего штабного пилотажа поразили аж по самые никуда. Здесь-то все, наверное, чинно-гладко, прежде чем что-то сделать, инструкцию надо найти да прочесть. Ничего, война всему научит.
Мне в свое время, впрочем, войны не понадобилось. Служить начинал в ОРР, а там все причиндалы отдельной части. Кроме знамени. Писарчука по штату не положено, начальника штаба тем более. Ротному не до этого, замам тоже, взводные вообще самые разнесчастные люди, а когда кому-то вдруг да и до этого – лень. Старшине – ну вот еще только этого не хватало. Выделяли срочника, который всей этой ерундой и занимался. Обычно одного, но такая катавасия все время была, что и мне приходилось, и другим, кто пограмотнее да поответственней. На первый хотя бы взгляд. Потом же, перед проверкой обычно, начинался мандраж, всех нас вызывали в канцелярию и начинали дрючить. Под чутким руководством аж самого ротного. Обычно. Но отношение не так чтобы уж очень серьезное. Были дела поважнее. Собственно, едва ли не все.
