Подобное он уже видел в Норушкином карьере: когда массаракш-корабли иномирян появлялись и исчезали словно по волшебству.
Когда же лиловый свет иссяк, Птицелов увидел, что на месте Машины остался лишь черный котлован, окруженный кольцом огня.
И тогда он закричал:
– Победа!
Но его никто не услышал…
Эпилог
Птицелов обнаружил на крыльце корзину, накрытую старым платком.
Скрипнула калитка: сутулая кривоногая фигура спешила выскользнуть за ограду.
– Тетя Пакуша! – крикнул вслед фигуре Птицелов. – Вы бы зашли! Чаю попили!
Пакуша обернулась, ответила, как обычно морща свиное рыло, которое у нее было вместо носа:
– Так я вечером загляну – сереалию смотреть. Что мне хозяев два раза на день утруждать? Да зайду я, зайду, господин Птицелов.
– Ну, спасибо! – Птицелов поднял корзину: тяжелая!
– Это вам спасибо, дорогие вы наши люди! – раскланялась Пакуша и затворила за собой калитку.
Многие женщины-мутанты из поселка приходили к ним, чтобы посмотреть телевизор.
Как Птицелов его не настраивал, поймать можно было лишь «Патриотический канал», и тот – с помехами, но вечерами по нему показывали бесконечный сериал «Танки идут каре», и здешние простоватые женщины были в восторге от отважных красавчиков-героев и очаровательных героинь.
Из дома, построенного Птицеловом и его друзьями-мутантами, вышла Лия. Она была, как обычно, бледна и одной рукой придерживалась за округлившийся живот.
– Что там? – она указала на корзину.
– Сейчас посмотрим, – Птицелов снял платок, прищурился. – Лук, томатная ягода, сыр, кусок козлятины. Все свежее.
– О, – обронила Лия. – И тебе можно не ходить сегодня на охоту. А вечером принесут что-нибудь еще.
– Нет уж! – Птицелов поправил ремень винтовки. – Я не собираюсь жить на подаяния общины. Люди несут еду и подарки не для нас, а для Киту. Сама понимаешь…
Лия кивнула.
– Нас перестанут уважать, если увидят, что мы сидим у поселка на шее, – закончил Птицелов.
– Хорошо, – Лия потянулась к мужу, чмокнула его в гладко выбритую щеку. – Иди, милый… Но только возвращайся до темноты!
– Не скучай. – Птицелов улыбнулся. – Я скоро вернусь.
А за калиткой его ждали Бошку и Колотун: при оружии, с парусиновыми охотничьими сумками через плечо.
– Что, идем, братцы? – спросил Птицелов.
– Идем, а чего бы не пойти? – ответствовал Колотун.
А друган Бошку просто растянул лягушачьи губы в улыбке.
И они пошли. Через лес, который здесь именовали Имперским парком, по вздымающейся к мерцающим небесам тропинке. Мимо зловонного болота и Стеклянной Плеши – места, над которым взорвалась атомная бомба, – в сторону меловых утесов.
Именно там Птицелов увидел однажды Птицу.
Тихо шуршала пожухлая трава. Убегало, чуть заслышав поступь охотников, мелкое мутировавшее зверье.
Птицелов не мог сказать, какой именно была та Птица. Он вообще не мог ее описать. Вспоминалось только сотканное, словно бы из Мирового Света, туманное тело и сияние золотых перьев на могучих крыльях.
Хотя Птицелов больше не числился начальником сектора «Оперативного реагирования» Отдела «М», чутье на пришельцев из Масса-ракша осталось при нем. Птица не могла быть заурядным мутантом или порождением кризис-зоны – что же она такое?
– Сегодня мы проверим вон тот утес и вот этот. – Птицелов указал пальцем. – И еще этот и этот.
– Ага, – согласился Бошку. – Пещер в них полным-полно: если в каждую заглянуть, то можно и до утра не управиться.
– Тогда не будем терять времени, – сказал Птицелов.
– Далась тебе эта Птица, а, Птицелов? – пробурчал Колотун, он приставил ладонь к низкому лбу козырьком, поглядел на утесы. – Давай лучше вепря подстрелим или оленя.
– Что мы – вепря никогда не приносили в поселок? – откликнулся Бошку. – Пошли-пошли! Вепрем наших не удивишь.
Среди переплетения трав что-то блеснуло, точно новенькая монета. Птицелов наклонился, подхватил огрубевшими от деревенской жизни пальцами осколок янтарного цвета.
– Что там? – Глаза Колотуна азартно сверкнули. – Золото?
– Не похоже. – Птицелов взесил осколок на ладони. – Слишком легкий. – Он посмотрел на Колотуна и предложил: – Слушай, хочешь, возьми себе? Если так понравился…
– Давай!
Находка исчезла в охотничьей сумке Колотуна.
Охотники двинулись к утесам. Им было невдомек, что за ними наблюдают. Наблюдают свысока, из-за покрова низких туч.
Мировой Свет делал блеск крыльев не таким заметным. Птица, а точнее, Птенец, это существо, которое, разбив янтариновый купол, родилось на далеком севере Мира, следило за троицей мутантов.
Оно было здесь и отовсюду. Сейчас и тогда. Тогда и потом.
Легко переносилось из одной точки Мира в другую, из эпохи в эпоху.
Время, когда небеса Мира не были тронуты свечением. Время, когда долинные варвары шли войной на империю горцев.
Ослепительный свет в небесах… нет, не Мировой – вздымается огненный гриб над городом… Это случилось вот здесь, и Стеклянная Плешь тому напоминанием.
Острова, охраняемые могучим флотом и страшными людьми. В сердце Архипелага – снова яркий свет, сияют башни из бетона, стекла из хромированной стали. Именно там сейчас вершится судьба Мира.
А будущее… Существовало много вариантов будущего.
«Помни, настанет темная ночь».
Слова, начертанные на внутренней стороне янтаринового купола, – первое, что Птенец увидел в Мире.
Мир беспокоен, не знаком с порядком. Разум, живущий здесь, зашел в тупик из-за самоубийственной ненависти, агрессии, нетерпимости.
Разум нуждался в ком-то, кто вывел бы его из губительного тупика.
Иначе в Мире настанет темная ночь. Навсегда.
Поэтому Птенец здесь. Поэтому так торопились Нездешние: уничтожить его в тот момент, когда он проклевывался из янтаринового купола.
Потому что Птенец остановит ночь.
Он здесь, и всё будет хорошо. Не вчера, не сегодня, но завтра.
Он подарит жителям Мира «завтра».
Птенец решил коснуться трех охотников. Наделить их частичками чистого света. Просто так. Потому что эти трое были дороги ему, как дороги ребенку подобранные на прогулке камешки, веточки и ракушки.
– Гляди! – Бошку замер от изумления.
Птицелов и Колотун выбежали из пещеры на склон, где стоял их приятель.
Это походило на снегопад. Мельчайшие золотистые частички сыпали из необыкновенно ярких туч, обступивших утес. Частички касались кожи, не оставляя следа или ощущения. Лишь где-то глубоко в душе зарождалось теплое умиротворение, и суровые виды известняковых утесов, и степи, по которой гуляли волны пожухлого ковыля, и Имперского парка, с годами превратившегося в лес, неожиданно показались Птицелову прекрасными.
