— Неотвратимое влияние кризис-зон на биологию Мира, — проговорил менторским тоном Мусарош. — Никуда нам от этого, господа, не деться.
— Ну вы тоже скажете, Гонзу! — возразил Фешт. — О кризис-зонах знали еще до Первой Империи, а мутантусы расплодились в наше время. И только нам отвечать за это перед потомками!
— У-у-у них со-социальная с-структура своя, н-натуральное пр-производство и об-обмен. С-скажи, Пти-ицелов?
— Ага, — подтвердил Птицелов. — Живем мы общинами. Кто-то — главный, кто-то — не пришей упырю хвост… Фермеры скот выращивают. Но на него смотреть противно, а уж есть… Я, например, не ел. Я на охоту ходил. И помидорную ягоду выращивал.
— Влияние кризис-зон, — повторил Мусарош. — С одной стороны… А с другой — революционное внедрение атомной энергетики во все сферы. И, как следствие, каждый год — аварии, выбросы в атмосферу. Мы, господа, слили чужое и свое в один котел и водрузили его на огонь. А теперь снимаем пенку.
— Господа, вы желаете овощной икры? — спросил Птицелов, чтобы хоть как-то поучаствовать в беседе шефов.
— А давай сюда! — Фешт взял одну банку. Осмотрел выцветшую этикетку, проверил дату изготовления на крышке. — Клаат, вы желаете отведать просроченной овощной икры?
— Н-нет! — ответил Клаат. — Ч-чур меня! Б-ботулизм!
— Экий вы привередливый, Клаат, — Фешт вернул банку Птицелову. — Ваш хонтийский акцент вызывает у меня непроизвольное желание выхватить «герцог» и начать палить во все стороны. Ботулизм вы знаете, а голод — не знаете!
— А я думаю, — продолжал о своем Мусарош, — что вокруг каждой зоны колючку нужно было натянуть и гвардейцев поставить! Чтобы ни одна прямоходящая обезьяна внутрь ограждения не пробралась. А если бы пробралась, то чтобы там и осталась! Никто бы не узнал, что это такое — ядерная дубина! И тракторы наши прекрасно бы работали на бензиновых движках. И грязевики не слетелись бы сюда, как стервятники на падаль.
— Но, господин Мусарош! — подал голос Птицелов. — Разве недостаточно было расправ… в прошлом?
— О как! — отозвался Васку. — Мутант решил подбросить нам идеологическую свинью!
— П-ти-ицелов н-не знает, — сказал Клаат, — о ва-важности к-кризис-з-з-з…
— Зон, — подсказал Васку. — Господин Мусарош, вы еще не проводили с мутантом занятий?
Мусарош качнул головой и привычным жестом поймал соскользнувшее пенсне.
— Не имел такой возможности, господа.
— Н-ну ч-что М-м-м…
— Массаракш, — подсказал Васку.
— Нет! — отмахнулся Клаат. Зажмурился и проговорил: — М-м-у-у-сарош. О-о-откроем Пти… Пти… — он снова закрыл глаза, — Птицелову г-государственную т-тайну?
— Да какая это тайна? — махнул рукой Оллу Фешт. — Государственная тайна — то, что Странник — иномирянин. А о кризис-зонах слышали все мало-мальски грамотные люди.
Мусарош опустил голову.
— То, что Странник — иномирянин, это не государственная тайна, а чья-то паранойя.
Фешт принял вызов. Улыбнулся, ответив на сверкание пенсне блеском превосходных зубов:
— А много ли вам приходилось иметь дело с государственными тайнами, умник?
— Умника на башне подвесили, — парировал Мусарош. — Каждый объект, с которым работает мой отдел, есть государственная тайна в чистейшем виде.
— Гонзу, вы преувеличиваете, — Фешт погрозил коллеге пальцем. — Долгие годы свалочники, минуя кордоны, пробирались в кризис-зоны и выносили оттуда всякие побрякушки. Каждый второй делец на черном рынке имел дело с той же концентрацией государственных тайн, что и вы.
— Вот-вот, разошлись побрякушки по Миру, — сказал Мусарош, — и закончилось это попустительство ядерным ударом по Курорту. Я же говорю, питекантропы. — Он повернулся к Птицелову. — Дело в том, что с бытующими по сей день представлениями о природе Мира мы не могли изобрести ядерное оружие. Распад ядра невозможно даже представить, не имея массаракш-модели атома. Но откуда бы она взялась, когда все полагали, что живут внутри Флокена?
— Ну да, — Фешт усмехнулся. — Калу-Мошенник первым из Неизвестных Отцов додумался использовать артефакты из кризис-зон для нужд народа. Это его заслуга, что ментоскопировать стали везде и всех. Даже в захолустьях Приграничья. А потом он придумал «Волшебное путешествие». Блистательную карьеру, доложу вам, братцы, сделал. Только жадность доходягу погубила, — вдруг по-дэковски выразился он. — Вздумал продать технологию пандейцам, еле-еле ноги от контрразведки унес.
— Т-теперь д-дэк, — заметил Клаат. — К-кто бы мог п-поду-умать, г-господа.
Черты желчного лица Васку обострились пуще обычного.
— Отдал концы Калу-Мошенник, господа.
Птицелов подпрыгнул и ударился головой о верхние нары.
— К-как? К-когда? — проговорил он, заикаясь, почти как шеф грязевиков.
Васку с любопытством поглядел на Птицелова, потом рассказал:
— Мезокрыл его подсек на расчистке. Три дня пролежал Калу в лагерном госпитале. В клинику Курорта его решили не перевозить. Зачем гонять вертолет ради какого-то дэка?
— Само собой, само собой… — Мусарош с задумчивым видом почесал подмышку.
— Вот и конец Калу-Мошеннику, — Оллу Фешт щелкнул пальцами, Васку сейчас же подал ему портсигар. — От судьбы долго не побегаешь.
А Птицелов, не говоря ни слова, встал и ушел в противоположную часть бомбоубежища. Он понимал, что рискует навлечь на себя гнев начальства. Причем шефов всех трех основных секторов сразу. Но он не мог больше оставаться вместе с ними. Какая, массаракш, карьера?..
У него друг погиб! А они — «от судьбы не побегаешь»…
Птицелов сел на свободные нары, обхватил голову руками.
Уставился красными сухими глазами на разношерстную толпу сотрудников Отдела «М». И сидел так час или даже дольше. Сидел до тех пор, пока вновь не ожили динамики системы оповещения:
«Внимание! Говорит Штаб гражданской обороны Столицы! Отбой тревоги! Внимание! Отбой тревоги!»
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
От общежития на территории Департамента специальных исследований до скромного трехэтажного, если не считать подземных уровней, здания Отдела «Массаракш» рукой подать, и Птицелову не часто приходилось пользоваться транспортом. Тем более что персонального средства передвижения ему не полагалось. Да и вообще из-за проблем с финансированием таковые могли себе позволить лишь глава Отдела, да начальники секторов. Поррумоварруи разъезжал на черном лимузине модели «С-16», который сам же профессор без всякой почтительности именовал «имперским хламом». У Фешта был прекрасный пандейский двухколесный «Зартак» — нечто среднее между мотоциклом и автомобилем. Остальные довольствовались кто мотоциклами, а кто и велосипедами. У Птицелова не было даже велосипеда, но он не слишком жалел об этом. Если приходилось выбираться в город, ходил пешком или втискивался в общественный транспорт. Иногда подбрасывало начальство.
