Учиться мне надо, думал Птицелов, пробираясь под низко свисающими ветками. Господин Таан, упокойся он в Мировом Свете, многое мне дал своими лекциями, но настоящее знание там, в Столице! Вот куда нужно обязательно попасть. Да ведь и штаб-врач хотел этого… И Колдун… Странно, что между ними общего? Ничего, вроде. Кроме того, что оба хотели, чтобы я обязательно оказался в Столице…
— Просвет, ребята! — крикнул Фельдфебель. — Клянусь, там просвет! Река!
Не дожидаясь, пока остальные сообразят, что к чему, дэк по кличке Фельдфебель ринулся вперед, не разбирая дороги. Он не успел пробежать и нескольких метров. Мирные с виду лианы, свисающие по обе стороны тропы, проворно сцапали делинквента и вздернули высоко, к самым кронам. Фельдфебель закричал, забился, уронил карабин, выхватил из-за пояса мачете и попытался перерубить лиану, которая держала его за правую ногу. Лиана натянулась, как струна Она даже завибрировала, зазвучала на басовой ноте. Но когда делинквент взмахнул мачете, еще одна безобидная с виду лиана обхватила его запястье. Раздался хруст, Фельдфебель подавился и выронил мачете. Все это заняло считанные секунды.
Когда трое других дэков прибежали на крик, они не сразу сообразили, что плотно спеленатый кокон у них над головами — это опутанное хищными лианами тело их товарища. Первым догадался Рубанок, да и то лишь потому, что споткнулся о карабин, оброненный Фельдфебелем.
— Гвардия своих не бросает! — заорал Рубанок и принялся палить по лианам.
Стрелял он довольно метко. Ошметки древесины вперемешку с липким, остро пахнущим соком летели во все стороны. Но выстрелы не освободили Фельдфебеля, а только разворошили колонию лиан-хищников. Стремительные плети их засвистели в воздухе, отрезая делинквентов от берега.
— Придурок! — накинулся на стрелка Облом. — Они всех нас сейчас передушат!
— Гвардия не сдается! — огрызнулся Рубанок и добавил просительно: — Прорывайтесь, братишки, ладно?.. Я их задержу-у…
— Идем! — буркнул Облом Птицелову.
Они ринулись в еще не затянутый лианами просвет, беспрестанно нажимая на спусковые крючки. Из чащи им вторил карабин Рубанка. Пока еще вторил!
Птицелов выскочил на узкую песчаную полосу берега первым. И сразу же увидел гидроход. У самой кромки, всего лишь в десятке метров — огромный, надежный, мощный…
— Облом! — заорал Птицелов. — Наши!
Но бывший Неизвестный Отец не отозвался. Птицелов, замирая от ужаса, обернулся.
Облом был рядом, он ничком лежал на песке, судорожно за него цепляясь, и несколько хищных лиан без спешки волокли его обратно в заросли. Птицелов с воплем бросился к лианам, принялся бешено молотить по ним прикладом. Он оглох от собственного крика и поэтому не слышал, как ожило носовое орудие гидрохода и первые зажигательные снаряды разорвались в гуще смертоносного леса.
Часть третья
М-АГЕНТ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Шипастая и клювастая тварь пала с верхнего яруса джунглей. Кудлатой голове старшего корчевщика угрожала нешуточная опасность. Птицелов вскинул ствол, поймал на мушку чешуйчатый бок хищника и нажал на гашетку. Жахнуло. Ослепило оранжевой вспышкой. Эхом отдалось в обглоданных эрозией скальных останцах. Запахло паленым. Стих на мгновение сводящий с ума гвалт: корчевщики бросили треп и песни, кинулись занимать оборону по боевому расписанию. Вышколены они были самой жизнью — тут ни один инструктор Руки не приложил, самим пришлось научиться всем маневрам и прочим премудростям.
Раненый мезокрыл свалился на землю. Заклекотал — ну явно от досады. Перевернулся, как заправской морпех, взгромоздился на лапы. Хвостом, утяжеленным костяной пилой, рассек воздух. Еще миг, и слетела бы голова Птицелова с плеч, а там и до Облома бы очередь дошла. Мезокрылы никогда не оставляют выбранную жертву в покое. Прут дуром, даже если из прожженного брюха дымящиеся кишки свисают.
Птицелов снова сжал гашетку и подержал палец на тугой кнопке секунд пять. Для верности.
Мезокрыл попытался удрать, подпрыгнул, но его обугленный труп остался болтаться под ветвями, запутавшись в лианах.
— Дура безрукая!
Спасенный Облом принялся метать громы и молнии. Не иначе как с перепугу! Зачастил короткими руками, выбираясь из грязевого омута, куда провалился по грудь.
— Ты же мне чуть голову не отстрелил, упырь косоглазый!
Птицелов демонстративно плюнул на раскаленный ствол огнемета.
— Уймись, мамаша, — сказал он. — Иначе взаправду башку снесу.
Облому очень хотелось сказать, что он думает о всяких сосунках, но он сдержался: позиция была не самая лучшая, да и Птицелов не раз доказывал, что не лыком шит. Хоть и года не прошло, как «с дерева спустился», до сих пор в силу привычки вертолеты с аэропланами «железными птицами» называет…
— Ладно, — пробормотал Облом примирительно, — с меня причитается, мутоша…
Джунгли как будто ждали этих слов. А потом разразились привычной какофонией: воплями, свистом, рычанием, чавканьем… Джунгли устрашали и верещали от страха, рыком возвещали победу и выли, разочарованные поражением, рвали клыками сочную плоть и меланхолично перетирали столь же сочную зелень. И в этом оркестре торжествующей жизни-смерти как-то не очень уверенно вели свою партию секиры корчевщиков.
Из-за бурелома показалась сутулая фигура Штыря. На лагерных харчах Штырь немного отъелся, но нарастить на себе вдоволь мяса так и не смог. По-прежнему ходил доходягой из доходяг, зато с гонором отменным. Такого гонора, как у Штыря, не отыскать ни у кого на всем Крайнем Юге.
— Что за пальба, братки?
— Мезокрыл надумал позавтракать обломовским котелком, — пояснил Птицелов, показывая стволом на обугленного ящера. — Пришлось жахнуть…
— Ага. — Десятник без интереса оглядел убитого хищника и спасенную, но оставшуюся без волосяного покрова голову Облома. — Стало быть, так, доходяги, — деловито начал он. — За потраченный без разрешения заряд полагается тройной штраф, а за убитого мезокрыла — премия. Стрелял ты, — огрызок указательного пальца уперся в мускулистую грудь Птицелова, — выходит, тебе и отвечать. А так как в летуна попал тоже ты, то и премия твоя. Один вычесть из трех, останется два. Так? Стреляя, ты спасал шкуру Облома, верно? — Он вопросительно посмотрел на старшего корчевщика, тот нехотя пожал покатыми плечами. — Выходит, один штраф по справедливости полагается ему. Вопросы есть? Вопросов нет…
— Вопросы есть, — возразил Облом. — Ты, Штырь, как был пальцем деланный, так и остался. Хоть, массаракш, в десятники записался.
— Я не услышал здесь вопроса, Сладкоголосый… — Штырь почесал низ живота; он всегда так делал, когда чуял назревающую драку.
— На пару корчевщиков выдается один огнемет, но стрелять без команды коменданта запрещено! Ну скажи ему, мутоша! Где логика? Где смысл?
