– В-в-вы к-к-кто? – дар речи отчасти вернулся к Кольке. – Ес-сли с п-п-п-предъявой, так надо к С-Си-нему…
Синий брал пятнадцать процентов от хабара и крышевал их с Тузиком индивидуально-трудовую деятельность.
– Мы не с предъявой, – веско сказал близнец, выдёргивая нож из сжатых Колькиных пальцев. – Мы деротизаторы.
– К-к-кто? – пэтэушное образование Чихаря не располагало к пониманию сложных терминов.
– Де-ро-ти-за-то-ры. Очищаем район от крысятников. От таких, как ты…
Чихарь не сразу поверил, что останется жить.
Даже когда близнецы вышли, прикрыв за собой дверь – не верил.
И когда долгие минуты так и стоял посередине комнаты, опасаясь повернуться к скорченному в кресле трупу – не верил.
И когда по лестнице торопливо грохотали сапоги – не верил.
Поверил, лишь когда дверь вновь распахнулась, и тузиковская квартирка наполнилась запахом кожи и металла, коротким матом и хриплым дыханием, и руки Чихаря с хрустом рванули назад-вверх, и больно впечатали лицо в мокрый от мочи ковёр.
Тогда Колька Чихарь поверил – и зарыдал счастливо.
Нож был так себе – паршивенькая сталь, простая деревянная рукоять.
Но короткое лезвие заточено до бритвенной остроты, и орудовал им Петраков-Алябьев умело. Сторож резал капусту – готовил себе поздний ужин. Пластать маленьким ножом здоровенный кочан трудно, но отвращение к большим тесакам Соловью внушили прочно.
Заодно ему прививали любовь к растительным белкам, однако на уменьшающийся кочан и растущую кучку рубленой капусты Алябьев смотрел с тоской. Почти с ненавистью – но только почти, ненавидеть его тоже отучили.
Потом страж храма знаний подумал, что кочан формой и размером похож на человеческую голову, и даже торчащая кочерыжка напоминает позвонки, выдающиеся наружу из грубо перерубленной шеи…
Подумал и облизнулся.
Глава шестая
Слухи не врали.
Никакого заметного глазу движения Юзеф не сделал – в его руке словно сам собой оказался пистолет. Легендарный маузер-"девятка",
[6]
длинноствольное чудище времён гражданской войны. Как Юзеф умудрялся скрытно носить такую пушку, оставалось загадкой. Однако носил. И сейчас готовился пустить в ход. Выстрелить в Анну. В тенятницу… прошли коридор, прижимаясь к стенам. За двустворчатой застеклённой дверью – темнота. Веет холодом. И доносятся слова:
– Това-а-арищ Лесник… Вы принесли обещанные лимонад и мороженое?
«На счёт три…» – беззвучно шепчет Юзеф.
А из темноты морга, причём из противоположного угла, звучит другой голос:
– Помолчала бы ты, деточка. Все бы тебе пить да есть, беса тешить…
Де Лануа? – успевает удивлённо подумать Лесник. И врывается внутрь на счёт «три!». Юзеф следом. Уходят с линии огня, от освещённого прямоугольника двери – Юзеф влево, Лесник вправо. Тишина. Никто по ним не стреляет. Голоса смолкли.
Лесник напрягает ночное зрение – бесполезно. Окон в морге нет, единственный источник света – стеклянная дверь в полутёмный коридор. Смутно виден лишь первый ряд столов. Слева слышны щелчки выключателя, но светлее не становится.
Новый голос:
– Тимон? Че встал у шлюза? У нас тут цацка, новье: «Свободный охотник за мозгами…» Фтыкаешься? Греби до порта!
Копыто? Он и есть. Тут же с другой стороны откликается бармен Пашик:
– Тока голову сыми. У нас, вооще, с головами не ходят! Понял, нет?
Акустический бильярд, понимает Лесник, – простенький такой фокус, часто используемый при перестрелках в тёмных пустых помещениях. Только здесь – в сочетании с незаурядным талантом имитатора. Или имитаторши…
Он вглядывается в темноту, пытаясь локализовать фокусника. Вглядывается до боли в висках. Виски ломит – все сильнее и сильнее. Анна здесь, совсем рядом, понимает Лесник. Вон за тем смутно виднеющимся столом. Он делает шаг, второй…
Удар. Боль в плече. Лесник падает на холодный пол. Юзеф? Юзеф встал между ним и Анной? Револьвер в руке поднимается толчками. Словно неохотно. Новый удар – скорей шлёпок – по затылку. Давящий виски обруч рассыпается с хрустальным звоном. Мутная пелена тает.
Голос Юзефа гремит, заполняя холодную темноту:
– Играй в эти игрушки с другими! С нами бесполезно!
Слова обер-инквизитора разбивают остатки наваждения. Лесник осторожно приподнимается, не высовываясь из-за стола. Юзеф рядом.
Голос Синявской. Дрожащий. Настоящий?
– Здесь никого нет, только я и она! Осторожней, у неё нож!
Юзеф толкает Лесника в плечо. Показывает ладонь и лежащий на ней блестящий цилиндрик. «Геккон». Лесник кивает. «Геккон» прилипнет к потолку – его корпус выполнен по принципу лапок одноимённой ящерки, шустро бегающей по потолку и стенам. И станет светло. Хочется надеяться, что кое для кого это будет неожиданно.
«Геккон» вспыхнул ядовито-белым пламенем.
И тут же из дальнего угла к ним метнулась фигура. Лесник дёрнул стволом навстречу, но не выстрелил. Синявская. Всклокоченная, очков нет, на шее свежая царапина.
Там, там! – на ходу махнула рукой. И – неловко, спотыкаясь, – мимо, по широкому проходу между столов.
Лесник посмотрел по указанному её жестом направлению. Там, у стены, копошилось что-то непонятное. Стрекозиный глаз не помогал, чёрное движущееся пятно оставалось похожим на сгусток теней – материализовавшихся и опасных. Лесник двинулся туда – осторожно, но быстро. «Геккон» даёт сорок секунд света. Надо успеть. Краем глаза увидел фигуру слева – Юзеф шёл туда же параллельным проходом. Так же быстро и осторожно. Каблуки Синявской стучали за спиной – журналистка спешила выбраться из морга. Спешила к двери, ведущей не в прозекторскую – на улицу.
Сейчас возьмём, подумал Лесник. Нож – ерунда. Сейчас…
Стрекозиный глаз сработал – метрах в трех. Лесник зарычал. Развернулся прыжком. Вскинул оружие. Юзеф тоже все понял – выстрелы «девятки» и револьвера слились. Спешащая к выходу Синявская пошатнулась, потеряла чёткость очертаний. Но скорости не сбавила. Побежала рваным зигзагом. Короткоствольный «Сентинел» прыгал в руке: мимо… мимо… есть! Лесник увидел, как удар в спину швырнул вперёд журналистку – хотя, конечно, Синявскую бегущая фигура напоминала уже весьма отдалённо…
Палец давил на спуск, курок сухо щёлкал – патроны в револьвере кончились. Юзеф выжидал, не пытался разгадать зигзаги противника – и маузер грохнул в самый последний момент, буквально выкинув беглянку в распахнувшуюся дверь.
