– Алло! – рявкнул бывший прапорщик. – Чего молчим?! Долго молчать будем?
Этот звонок от неведомого абонента, скрывающего номер, был уже третьим за последние два дня. И предыдущие два раза неизвестный, как и сегодня, молчал в трубку – до тех пор, пока сам Николай Степанович не отключался. И что больше всего настораживало Переверзева: звонили всегда в одно время. В течение пятидесяти минут после того, как он покидал больницу. И это вряд ли было случайным.
Николай Степанович не сообщал об этих звонках никому, даже Никите. Ибо – что мог Никита сделать? Выяснить реальный номер (или номера) звонивших? И что дальше? SIM-карты уничтожить легче легкого. К тому же, никаких угроз не было, просто молчание. Ошиблись номером – и все. Не придерешься…
Предпринять хоть что-то для защиты родных мог сам Переверзев. С первого дня, как ему поступил анонимный звонок, он практически все время находился неподалеку от больницы. Домой заезжал только изредка и ненадолго, ночевал в машине, рядом с больничными воротами.
В трубке что-то щелкнуло. Потом бодрый женский голос осведомился:
– Это больница?
– Что? – вскрикнул от неожиданности Переверзев.
– Это больница?
– Нет… – охрипшим голосом сказал он. – Ошиблись.
– Соедините меня с моргом, – словно не слыша, попросила его женщина.
– Что?
– Соедините с моргом, пожалуйста. Соедините…
– Ошиблись! – выкрикнул Николай Степанович. – Непонятно, что ли?
– …с моргом… Вы ведь писали заявление?
– Какое еще заявление?
– Это больница?
– Нет!
– Послушайте, – терпеливо и доброжелательно разъясняла женщина. – Это не мне надо, а вам. Вы ведь писали заявление, а не я.
– Да какое, к чертовой матери, заявление? Это мой телефон, мой!
– Заявление на два места. В морге. Разве не так?
– Ты что, не понимаешь меня, сука?!!
В трубке снова что-то щелкнуло. И голос женщины стал отчетливей, словно ближе. И зазвучал теперь по-новому, очень жестко:
– Это ты не понял. Если тебе места в морге не нужны – забери заявление…
– Пошли вы!.. – заорал что было сил Переверзев и отшвырнул от себя телефон, будто ядовитую змею.
Тяжело дыша, он вытер рукавом вспотевший лоб. Где-то в самой глубине его сознания еще трепыхалась слабенькая мыслишка, что этот звонок – просто случайность, недоразумение… Но Николай Степанович понимал: через полчаса или меньше того, от этой мыслишки не останется и следа.
«Если тебе места в морге не нужны, забери заявление…»
– Началось… – пробормотал он. – Пугают…
«Да какое, к дьяволу, “пугают”! – тут же возразил он сам себе. – Эти твари зря не пугают…»
– А если и вправду забрать заявление? – пискнул внутренний его голос.
Подобные мысли приходили ему в голову не впервые за минувшие два дня. Приходили и неизменно разбивались о твердокаменную уверенность в том, что нельзя отступать. Уверенность, обретенную Переверзевым тогда, на крыльце полицейского отделения, когда он подумал о нерожденных своих внуках. Нельзя отступать. Потому что в нашей нерешительности и слабости – и заключается их сила.
– Это просто слова… – прошептал Николай Степанович. – Много они помогут, когда я завтра зайду навестить своих, а там?..
И воображение, мгновенно воспалившись, нарисовало ему картину: растерянные лица врачей, пустые больничные койки со свернутыми матрасами…
Он изо всех сил несколько раз ударил себя кулаком по колену. Это немного отрезвило его.
– Позвоню Никите, – решил Николай Степанович. – Теперь уже точно позвоню. Но не сейчас, а когда… успокоюсь. Вечером. Вместе что-нибудь придумаем. А пока… От больницы надолго не отъезжать. Да если понадобится, и в палату проберусь, там ночевать буду! Под кроватью спрячусь – и все. Полночи у Ленки, полночи у Тамарки…
Указательный палец левой руки ущипнула резкая боль. Вскрикнув, бывший прапорщик выбросил в окно дотлевший до фильтра окурок сигареты, которой так и не затянулся. Закурил новую.
– Хрен вам, – сказал он, глядя прямо в перед сквозь нечистое лобовое стекло. – Хрен вам, твари! Бьете и плакать не даете? Хрен. До конца стоять буду, до конца…
Он позвонил дочери, спросил, все ли в порядке, позвонил жене, выслушал ее недовольную реплику о том, что она, видите ли, только что заснула… Потом завел машину и выехал с больничного двора. «Покружу часок рядышком, – подумал он, – побомблю. Потом опять сюда, звякну своим. Ничего, выдержим, родные. А на ночь надо с местным сторожем договориться, что машину оставлю во дворе. И сам в машине останусь. Суну пару сотен, разрешит. Только их заработать надо сначала, эти пару сотен…»
Телефон зазвонил снова. Переверзев аж подпрыгнул, чуть не выпустив руль. Свернул к тротуару и осторожно взглянул на мобильник. «Гога» – высвечивало табло.
Переверзев с облегчением выругался.
– Да! – крикнул он в трубку.
– Здорово, брат Колян, это я! – запыхтел ему в ответ возбужденный голос Витьки Гогина. – Выхожу на связь, как и обещал, раз в день… Долго говорить не могу, сам понимаешь.
– Что у тебя там?
– Тут тако-ое… – далеко от городской клинической больницы, в Елисеевке, Гога довольно засмеялся. – Круто! Репортаж получится – будь здоров! Я даже не ожидал, брат Колян, что такое здесь найду! Эта сволочь даже и не стесняется…
– Ты бы поосторожнее там все-таки, а?
– Не переживай. Охрана тут, конечно, серьезная, но моя башка все еще у меня на плечах. Эх, Колян, знал бы ты, как мне хорошо сейчас! Вот она – настоящая, полная жизнь! Если меня все-таки грохнут… тьфу-тьфу-тьфу… все равно я перед смертью буду знать, что сделал в своей жизнь кое-что значимое! Ну, хотя бы попытался сделать…
Переверзев невольно улыбнулся, представив себе Гогу, облаченного в грязную рвань, хоронящегося за кустами, в какой-нибудь канаве, и вещающего оттуда, что жизнь его, оказывается, все-таки чудесна и удивительна.
– Мы тут тоже не скучаем, – сказал Николай Степанович.
– Ага, ага… Все, брат Колян, я завязываю. Через пару деньков планирую вернуться, завтра, как договаривались, отзвонюсь – в какое время, правда, сейчас точно сказать не могу. Как получится. О!.. Меня уже бригадир зовет. Слушай, бригадир у нас – таджик, а как по-русски матерится!.. Ни разу не слышал, чтобы так матерились. Велик все-таки русский язык. Велик и… интернационален…
– Постой, постой! – вспомнил вдруг Переверзев. – Я вчера твой номер ребятам раздал. Всем нашим. На тот случай, если я вдруг… ответить не смогу.
– Что, все так серьезно? – встревожился Гога.
– Да… Не бери в голову. В общем, то, что ты каждый день на связь выходить должен, я им тоже сказал.
