— Не волнуйся, — сказал Под своим обычным голосом, начиная опускаться. — Там, наверху, сейчас никого нет. Принимай, — добавил он, передавая жене старую костяную зубную щетку, чуть подлиннее ее самой. — Первая добыча, — скромно произнес Под, и Хомили увидела, что он доволен. — Кто-то уронил ее там, в спальне, и она застряла между полом и стеной. Залезть туда, в комнату, — продолжал он, — проще простого: то ли стена немного отошла, то ли половицы усохли; подальше щель еще шире… Принимай еще, — добавил он, передавая ей довольно большую раковину, которую он вытащил из обмазки стены. — Ты подмети тут, — добавил он, а я снова поднимусь наверх. Самое время, пока там никого нет.
— Только осторожней, Под… — умоляюще произнесла Хомили с гордостью и беспокойством.
Она не сводила с него глаз, пока он взбирался по дранке, и лишь после того, как Под исчез из виду, принялась подметать пол, используя раковину вместо совка. К тому времени, когда снизу поднялась Арриэтта, чтобы сообщить, что их ждут к столу, на полу лежала неплохая добыча: донышко фарфоровой мыльницы (таз для умывания), вязаная тамбуром желтая с красным салфетка под блюдо, из которой мог выйти коврик, обмылок светло-зеленого мыла, длинная штопальная игла (чуть заржавленная), три таблетки аспирина, пачка перышек для чистки трубок и длинный кусок просмоленной бечевки.
— Я вроде бы нагулял аппетит, — сказал Под.
Глава третья
Они спустились по дранке на площадку, и, держась подальше от ее краев, прошли в гостиную, а через нее на кухню.
— Ну наконец-то! — воскликнула Люпи громким, сочным, «тетушкиным» голосом. Рядом с пухленькой, розовой от печного жара Люпи в пунцовом шелковом платье Хомили казалась еще более тощей и угловатой — форменная защипка для белья. — Мы уже собрались начинать без вас.
Кухня освещалась одной-единственной лампой — серебряная солонка с дырочками наверху, из которой торчал фитиль. Воздух был неподвижным, пламя горело ровно, но слабо, и эмалированная столешница, белая, как лед, тонула в полумраке.
Эглтина, стоя у плиты, разливала суп. Тиммис, младший мальчик, нетвердо держась на ногах, разносил его в желтых раковинах от улиток; вычищенные и отполированные, они выглядели очень мило. «А Эглтина и Тиммис похожи друг на друга, — подумала Арриэтта, — оба тихие, бледные и как будто настороженные». Хендрири и два старших мальчика уже сидели за столом и жадно хлебали суп.
— Встаньте, — игриво вскричала Люпи, — вы должны вставать, когда в комнату входит ваша тетя.
Мальчики нехотя поднялись и тут же плюхнулись обратно. «Уж эти Клавесины, — было написано у них на лицах, — им бы только хорошие манеры». Братцы были слишком молоды, чтобы помнить благословенные дни в гостиной большого дома — ромовые бабы, китайский чай, музыку по вечерам. Неотесанные, подозрительные, они почти не раскрывали рта. «Мы не очень-то им нравимся,» — подумала Арриэтта, занимая свое место за столом. Маленький Тиммис, прихватив раковину тряпкой, принес ей суп. Тонкие стенки раковины были горячи, как огонь, и Арриэтта с трудом удерживала ее в руках.
Еда была простая, но питательная: суп и вареные бобы с каплей мясного соуса — по одному бобу на каждого. Ничего похожего на роскошное угощение, поданное на ужин, когда Люпи выставила на стол все свои запасы. Казалось, они с Хендрири посовещались и решили спуститься на более низкую ступень. «Мы должны начать, — так и слышался Арриэтте твердый, уверенный голос Люпи, — так, как собираемся продолжать».
Однако Хендрири и старшим братцам подали омлет из ласточкина яйца, пожаренный на жестяной крышке. Люпи сделала его собственными руками. Приправленный тимьяном и диким чесноком, он очень вкусно пахнул, шкворча на сковородке.
— Они сегодня выходили из дома, все утро искали добычу, — объяснила Люпи. — Выйти можно, только если открыта входная дверь, и бывает, что им не попасть обратно. Однажды Хендрири пришлось три ночи провести в дровяном сарае, прежде чем он смог вернуться.
Хомили посмотрела на Пода; он уже прикончил свой боб и теперь глядел на нее как-то странно округлившимися глазами.
— Под тоже кое-что добыл сегодня утром, — заметила она небрежно, — правда, он был не столько далеко, сколько высоко, но от этого не меньше живот подводит.
— Добыл? — удивленно спросил дядя Хендрири; его реденькая бородка перестала двигаться вверх и вниз, он больше не жевал.
— Так, кое-что, — скромно сказал Под.
— Но где? — спросил дядя Хендрири, не отрывая от него взгляда.
— В спальне старика. Она как раз над нами…
С минуту Хендрири молчал, затем проговорил:
— Что ж, прекрасно, Под, — таким тоном, точно это вовсе не было прекрасно. — Но мы должны действовать по плану. В этом доме не так-то много добычи, разбазаривать ее нельзя. Мы не можем все кидаться на нее, как быки на ворота.
Он положил в рот кусок омлета и принялся медленно жевать; Арриэтта, как завороженная, смотрела на его бороду и ее тень на стене. Проглотив то, что было у него во рту, Хендрири сказал:
— Я буду тебе очень благодарен, Под, если ты на время перестанешь ходить за добычей. Мы знаем здешнюю территорию, так сказать, и работаем здесь своими методами. Лучше мы пока что будем все вам давать взаймы. А еды на всех хватит, если вам не нужны разносолы.
Наступило молчание. Арриэтта заметила, что старшие мальчики, заглотив омлет, уставились в тарелки, Люпи гремела посудой у плиты. Эглтина сидела, глядя на свои руки, а Тиммис удивленно смотрел то на одного, то на другого, и его широко раскрытые глаза казались еще больше на маленьком бледном личике.
— Как хочешь, — медленно произнес Под.
Люпи поспешила обратно к столу.
— Хомили, — весело сказала она, нарушая неловкое молчание, — если у тебя сегодня найдется свободная минутка, не поможешь ли ты мне с шитьем? Я шью летнюю одежду для Спиллера. Я была бы тебе очень благодарна.
Хомили подумала о неуютных комнатах наверху, — ей так не терпелось за них взяться.
— Конечно, — сказала она, выдавливая улыбку.
— Я всегда кончаю ее к началу весны, — объяснила Люпи. — Время не ждет, завтра уже первое марта.
И она принялась убирать со стола. Все вскочили, чтобы помочь ей.
— Но где же он сам, Спиллер? — спросила Хомили, пытаясь сложить раковины стопкой.
— Понятия не имею, — сказала Люпи. — Отправился куда-то; какая-нибудь новая затея. Никому не известно, где он. И что делает, если уж о том зашла речь. Я знаю одно, — продолжала она, вынимая затычку из трубы (как они сами делали в старом доме, вспомнила Арриэтта) и набирая воду для мытья посуды, — я шью ему кротовую одежду на каждую осень и белую лайковую — каждую весну, и он всегда приходит, чтобы ее забрать.
— Какая ты добрая, что шьешь ему одежду, — сказала Арриэтта, глядя, как Люпи полощет раковины в хрустальной солонке и ставит их рядком сохнуть.
