— Крипплгейт? — взволнованно переспросил он. — Этот дом, наверное, сгорит. Пожар начнется у королевского пекаря, на Пудинг-Лейн, и будет распространяться по Рыбной улице...
Эмилиус бросился на колени и молитвенно сложил руки. Лицо его страдальчески исказилось.
— Заклинаю вас, — вскричал он, — уходите, уходите... уходите...
Девочка посмотрела на него и вдруг улыбнулась очень доброй улыбкой.
— Мы вам не сделаем ничего плохого, — сказала она, подходя к Эмилиусу. — Мы обыкновенные дети, вот — потрогайте мою руку. — Девочка положила руку на сложенные в мольбе пальцы Эмилиуса. Ладошка ее была мягкой, теплой и человеческой.
— Мы обыкновенные дети, — повторила девочка и прибавила: — Из будущего, — И улыбнулась своим спутникам.
— Да, — подтвердил старший мальчик, очень довольный. — Так оно и есть, именно дети из будущего.
— Это все? — слабо проговорил Эмилиус. Он поднялся на ноги. В голосе его чувствовалась горечь. Он был потрясен.
На этот раз вперед выступил младший ребенок, с ангельским личиком и темно-золотыми волосами.
— Можно мне посмотреть ваше чучело аллигатора? — вежливо спросил он.
Эмилиус снял с крюка под потолком чучело аллигатора и, не говоря ни слова, положил на стол. Потом опустился на стул у огня. Его познабливало, как при простуде.
— Что еще надвигается на нас, — мрачно спросил он, — кроме пожара, от которого сгорит этот дом?
Девочка села на скамеечку напротив него.
— Мы не очень-то сильны в истории, — сказала она в своей странной манере. — Но, по-моему, вашего короля казнят.
— Это был Карл I, — вмешался старший мальчик.
— А, да, — спохватилась девочка. — Простите. Мы можем вернуться и все выяснить.
— Не утруждайте себя, — хмуро отозвался Эмилиус.
Он с несчастным видом смотрел на разбитую плошку, почерневшую от горящего масла. Старый чернокнижник вдвойне обманул его, потому что он, Эмилиус, по чистой случайности все-таки обнаружил действующее заклинание. Эти дети казались еще сравнительно безобидными, но другой состав, собранный наспех, таким же безответственным образом, способен породить что угодно — от оравы бесенят до самого Сатаны.
А главное, неизвестно, как от них избавляться. Что бы ни явилось, явится для того, чтобы остаться. Никогда больше он не будет чувствовать себя в безопасности. Никогда больше не решится, бормоча проклятья, бросить в огонь серу; никогда не отважится варить супы из лягушачьей икры и дигиталиса; и никогда вращение небесного глобуса не обернется головокружительным вихрем пророчеств. Клиенты заметят его неуверенность. Его практика придет в упадок. Его жертвы ополчатся на него. И тогда придется бежать, спрятаться в какой-нибудь грязной лачуге или в наводненном крысами подвале, иначе — тюрьма, позорный столб, лошадиный пруд или веревка!
Эмилиус застонал и схватился за голову.
— Вы не очень хорошо себя чувствуете? — участливо спросила девочка.
Эмилиус подтолкнул полено подальше в огонь и посмотрел на ее доброе личико.
— Дитя... — сказал он удивленно. — Я никогда не знал, — он печально понизил голос, — что значит быть ребенком.
— Но вы же должны были знать! — рассудительно возразил старший мальчик.
— Вы всегда жили в городе? — спросила девочка.
— Нет, — ответил Эмилиус, — я жил в деревне. Мне следовало сказать, — продолжал он, — что я позабыл, как это — быть ребенком.
— Ну, так вы уже довольно старый, — утешил его старший мальчик.
Эмилиус был уязвлен.
— Тридцать пять лет! — воскликнул он.
— У вас была тяжелая жизнь? — спросила девочка.
Эмилиус поднял глаза. Тяжелая жизнь. «Вот! — подумал он. — У меня была тяжелая жизнь». Неожиданно ему очень захотелось рассказать о своей жизни. Годы бесплодного труда, опасности, связанные с его профессией, одиночество. Он мог, ничем не рискуя, разговаривать с этими странными детьми: если удастся найти нужное заклинание, они снова исчезнут в будущем. Эмилиус подтянул свою отделанную мехом мантию к коленям, подальше от огня; под ней оказались грубые желтые чулки, которые морщились у него на ногах.
— Немного найдется жизней, — начал он довольно мрачно, но так, словно в дальнейшем предполагал смягчить тон, — тяжелее моей...
И Эмилиус в витиеватых выражениях поведал ребятам о своем детстве — детстве, которое он, по его словам, позабыл: о том, как его с малолетства посылали собирать лекарственные травы; о Майском празднике
[8]
; о том, как его побили за то, что он стащил засахаренные сливы; о том, как он ненавидел спрягать латинские глаголы и носил бумажный колпак за свою латынь
[9]
. Затем он перешел к годам ученичества в Лондоне и рассказал о невзгодах и разочарованиях; о том, как страшно было начинать самостоятельную практику; о том ужасе, в котором он постоянно жил, и о людях, не желающих платить по счету.
Пока ребята слушали, на свечах выросли длинные восковые мантии и огонь почти потух. Они были так поглощены рассказом, что не заметили, как выкрикивал время часовой, и не заметили, что за занавесями уже рассвет.
— Да, — со вздохом заключил Эмилиус, — честолюбие моего отца обернулось гибелью для его сына. Я, по правде говоря, скопил немного золота, но мне суждено остаться обычным коновалом в долине Пеппериндж-Ай.
— Пеппериндж-Ай! — воскликнула девочка. — Это недалеко от нас.
— В Бедфордшире, — продолжал Эмилиус, все еще погруженный в прошлое.
— Да. Возле Мач-Фрэншем.
— Мач-Фрэншем, — проговорил Эмилиус. — Базарный день в Мач-Фрэншем... Какое там шло веселье!
— Все так и осталось, — взволнованно сказала девочка. — Там, по-моему, много новых домов, но главная дорога к ним не идет, так что все не слишком изменилось.
Они стали обмениваться впечатлениями. Эмилиус, оказывается, купался в их ручье и тоже бродил по короткой траве на Римских Развалинах, а Ферма Лоубоди все так же называлась Фермой Лоубоди...
— Пять часов! — выкрикнул часовой, проходя под окном. — Прекрасная, ясная, ветреная погода!
Они отдернули занавеси. Темная комната съежилась от яркого света, и золотые пылинки заплясали в солнечных лучах.
— Как бы мне хотелось, чтобы вы поехали в Пеппериндж-Ай, — воскликнула девочка, — и посмотрели, как там сейчас!
