* * *
Янтарно-зеленые глаза встречали его при пробуждении и на следующий день, когда Басарга ненадолго вырывался из болезненной полудремы, и на третий, когда он почувствовал себя уже намного лучше и, несмотря на сильнейшую грызущую боль в животе, сознания больше не терял.
– Милостив к тебе Господь, боярский сын Басарга, – удивлялась княжна. – Холопы сказывали: и подбирать не след. Все едино с такой раной часа не проживешь. Ан ты, что ни день, токмо веселеешь.
– Мне умирать нельзя, дело государево исполнить должен, – просто объяснил свою живучесть молодой воин. – Когда в Москве-то будем?
– Завтра, – пообещала девушка.
– Ты просто чародейка, прекрасная княжна Мирослава, – не поверил своим ушам Басарга. – Как такое возможно?
[29]
– На дворах холопы заводных лошадей впрягают, уставших оставляют. Кучеров на облучке тоже меняю, и потому ночью не останавливаемся. Я ведь понимаю, царские подорожные просто так не выписывают. Дело, стало быть, важное и спешное. Вот слуг и гоню. Ближе будем – гонца вперед отправлю, дабы встречали.
– Прямо не знаю, как благодарить тебя, княжна?
– Душу христианскую спасла, то и награда. – И ее ладонь опять легла на лоб раненого воина. – Отдыхай, добрый молодец. Исполним мы твое поручение. Не оплошаешь.
Предусмотрительность Мирославы оказалась весьма полезной. Когда сани княжны остановились у ворот дворца Воротынских, князь Михайло, не чинясь, встречал гонца прямо на улице. Изумленно крякнул, глядя на изрубленный в лохмотья и окровавленный кафтан Басарги, спросил:
– Привез?
– Вот он, княже. – Боярский сын сунул руку за пазуху, достал драгоценный сверток, протянул воеводе.
– Коня!!! – рявкнул Воротынский, поклонился саням, в которых, утонув в мехах, возлежала под пологом девушка: – Благодарность тебе огромная, княжна Мирослава Шуйская. Отныне должник твой навеки.
Скакун тоже ожидал своего часа оседланным. Слуги только затянули подпруги, вывели чалого жеребца за ворота. Через распахнутые створки было видно, что в седла поднимаются холопы, не в пример обычному, в кольчугах и колонтарях, с саблями на поясе и пиками у стремени. Ровно в поход отправлялись, а не в Кремль, что находился в четверти версты, через торговую площадь.
Князь Воротынский, спрятав парчовую посылку на груди, поднялся в стремя, сорвался в галоп, уводя отряд по улице.
– Вижу, не зря ты торопился, боярский сын Басарга, – удивилась Мирослава. – Эк князь Михайло обрадовался, аж про чины позабыл.
– На службе царской любое поручение так исполнять надобно, словно от него судьба мира зависит, – ответил молодой воин, подступив обратно к саням, но не решаясь коснуться руки знатной спутницы. – Увижу ли я тебя еще, прекрасная княжна?
– Ты храбрый молодец… – Девушка запнулась, потом улыбнулась и вдруг многозначительно кивнула в сторону сидящего с вожжами на облучке холопа: – Все в руках Господа. Бог даст, свидимся. Ты ныне о здоровье своем подумай. Вроде ты и бодр на диво, да рана-то была какая… Беспокоюсь я за тебя. – Княжна покачала головой и громко скомандовала: – Семка, поехали!
Холоп тряхнул вожжами, и сани покатились прочь.
Сердце в груди боярского сына Леонтьева дернулось вслед за нею – и оборвалось. Чувствовал Басарга, понимал, что не увидит больше никогда этих янтарных, с прозеленью, глаз, никогда в жизни не услышит этого ласкового девичьего голоса, не ощутит прикосновения теплых ладоней, ибо кто он и кто она? Он – боец простой, от земли; из рода своего знающий лишь то, что прапрадед его поместье получил, из которого к князьям Воротынским в ополчение ходит. Она же – княжна, ветвь самих Рюриковичей, потомка святого Александра Невского. И далеки они друг от друга, словно облака высотные и раки озерные, по дну темному ползающие. Один раз близко до прикосновения сошлись – и то чудо…
– Басарга! Басарга, боярин Леонтьев! Побратим! Дружище!!! – Уж совсем нежданно оказался гонец в объятиях совершенно незнакомых парней. – Ну наконец-то! Живой?! Свиделись!
Парни потащили боярского сына на двор дворца – тесный и шумный.
Басарга вспомнил, что перед самым его отъездом князь Воротынский рассылал гонцов с призывом об исполчении. Ныне, видать, призванные бояре в Москве и собрались. То есть служивые люди, получается, были вроде как свои… Вот только никого из них молодой воин совершенно не признавал.
– Да ты нас никак не помнишь, дружище?! – с силой двинул его кулаком в плечо тонкотелый малорослик с едва наметившимися рыжими усами и столь же мифической бородкой. – Меня Ильей родители нарекли, боярский сын Булданин я, это – Тимофей Заболоцкий, – указал тощий коротышка на могучего кареглазого воина в две сажени ростом и косой саженью в плечах, с короткой, но вельми черной бородой и такими же мрачными густыми усами, однако по-юношески гладкого лицом. – А это боярин Зорин, Софоний, что означает «мудрый».
Боярин Зорин по имени Софоний был смугловат, несмотря на конец зимы, темен глазами и носил настолько знакомую бородку клинышком, что Басарга не удержался от вопроса:
– Скажи, боярин, а Михаил Немеровский тебе не знаком?
– Отчего же, знаю Немеровского, – кивнул Софоний. – По земле он вроде как угличский, но токмо родни изрядно среди шляхты имеет, латыням и философиям всяким учился и вовсе у немцев, в империи Римской
[30]
, там же и умению ратному натаскан. Сказывают, ныне он лучший фехтовальщик в землях московских…
– Был, – поморщившись, поправил боярина Басарга.
– Отчего был? – не понял Софоний.
– Зарубил я его в поединке четыре дня тому, – ответил молодой витязь и ткнул пальцем себе в грудь: – Сие есть от его клинка отметины, это он мне весь кафтан испоганил. Прочие холопы токмо один раз копьем попасть изловчились.
– Ай молодца, ай порадовал! – встрепенулся малорослик и в душевном порыве крепко обнял Басаргу. – Пусть знают наших!
Боярский сын медленно кивнул, удивленный этакой фамильярностью. Однако, поскольку Илья Булданин за него явно радовался, а не язвил, выказывать обиду не торопился.
– Постойте, други, – вскинул толстый, как черенок лопаты, палец широкоплечий Тимофей. – Кажется мне, что наш юный витязь нас покамест не понимает. Ну же, боярский сын Леонтьев, вспоминай. Арская башня, казанское сидение. Три дня и две ночи от басурман малым числом отбивались. Чуть не все ранены остались, а многие и вовсе живота своего лишились. Ты у окна четвертой площадки сидел, мы над головой твоей, ярусом выше. Боярин Булданин тебе стрелы дважды подносил, Зорин князя к тебе привел, когда ты отходить уже собрался. Я же, как Большой полк в город ворвался, тебя до приюта монастырского отнес. Нешто забыл?
