– Так я и думала, – сказала она.
Корделия, неосознанно прижав руки к груди, не спускала глаз с ворожеи. Ниночка тоже смотрела на нее как на последнюю в жизни надежду.
– Что, ну что, Вандочка! Как это все объяснить? – наперебой выкрикивали они.
– Кончайте парить, – одернула их баба Ванда. – Ежу понятно, что эти брошки достались вам не случайно! Это знак судьбы. – Она озабоченно потерла лоб рукой. – Нужно его правильно прочитать. Сейчас узнаем, что он означает.
Пройдясь вдоль полок, баба Ванда принесла и поставила на стол деревянную шкатулку. Откинув резную крышку, она достала оттуда спицу и небольшой светлый комочек какого-то вещества, положила его на специальную подставку и подожгла длинной спичкой для разжигания каминов. Спицу пристроила на столе у себя под рукой. По комнате поплыл ароматный дым. Баба Ванда тихо, но внятно забормотала себе под нос:
Ладаном в церкви кадят,
Дома им болезнь правят,
Под Рождество гадают.
Ладан, ладан, было бы ладно
На тебя погадать, всю правду узнать.
Как ты, ладан-батюшка,
Чист, свят и честен,
Так и гадание мое правдиво будь!
Ладан вспыхнул на подставке, и вверх взметнулось облачко дыма. Баба Ванда отставила его в сторону и поставила на стол миску с водой. Опустила в него кольцо, которое сняла с пальца, туда же отправила обе половинки броши и перемешала воду в миске вязальной спицей. Затем зажгла свечу, держа ее в руке, приблизила к миске. И снова заговорила вполголоса:
Спрошу тебя, тень моя,
Какая у них судьба,
Приди оттуда, где есть Иуда,
То, что хочу знать,
То мне в кольце увидать!
Баба Ванда загасила свечу в миске с водой. Свеча тихо и коротко зашипела. Корделия и Ниночка сидели молча, не сводя глаз с колдующей бабы Ванды. А она застыла, напряженно вглядываясь в кольцо, лежавшее на дне миски, потом сомкнула веки. Стало ясно, что она что-то видит, потому что на лице ее одна за другой стали появляться гримасы боли, ненависти, радости, сочувствия и облегчения. С закрытыми глазами она сидела не меньше получаса, застыв как мумия, так что Корделия и Нина начали ерзать на месте от нетерпения и перебрасываться комментариями.
– Вот что я скажу вам, мои милые! – заявила баба Ванда, неожиданно открывая глаза. – Дело-то не совсем красивое получается, и для меня не во всем понятное. Но все было так…
Жил на свете легкомысленный человек, Петр Водорябов, очень нравился женщинам и был душой любой компании. Наконец женился он на Софье, скромной и порядочной девушке. Через год родилась у него дочь, которую назвали Ниной. Жила семья спокойно и вроде бы счастливо, но потом случилось то, чего никто не ожидал. Солнечным майским утром Петр Водорябов ушел из дома и не вернулся. Только поздним вечером Софья обнаружила записку, а рядом лежала изящная вещица старинного серебра. Бросил их Петр, и больше они о нем ничего не слышали.
Перед тем как жениться на Софье, встречался Петр совсем с другой девушкой по имени Елизавета, которая очень его любила, но испугался он ее страстной натуры и резко оборвал отношения. Елизавета страдала, плакала и не находила себе места, а когда узнала о женитьбе Петра, чуть руки на себя не наложила. Ее старенькая бабушка пожалела внучку и отвела к ведьме, умевшей вершить черные дела.
Ведьма поговорила с девушкой и предупредила, что, может, счастья никакого и не получится, а, наоборот, загубит она себе личную жизнь с ранней молодости. Но не так-то просто было отговорить Елизавету. Тогда ведьма растопила в закопченной кружке душистый воск и из этого воска быстро, пока не остыл, вылепила куклу. Окрестила куклу в миске с водой и нарекла Петром. Потом вручила Елизавете длинную иглу и велела проколоть насквозь то место, где у человека находится сердце.
Елизавета вонзила иглу недрогнувшей рукой, послышался стон, из куклы показалась алая капелька крови. Ведьма завязала восковую фигурку в черную тряпицу и отдала Елизавете.
– Храни как зеницу ока, – велела она ей, – если найдет он куклу, а еще хуже – вынет из нее иголку, может быть беда, и уйдет он сразу, сколько ни проси остаться.
Куклу Елизавета запрятала на самое дно старого шкафа, завалив сверху ненужными вещами, и стала ждать. Ранним утром Петр пришел и остался у нее.
Минуло два года. У Елизаветы родилась дочка, которую назвали Корделией в честь бабушки, которая к тому времени уже умерла. Жили они не очень ладно, Петр частенько прикладывался к бутылке и характер у него уже не был таким легким, как прежде. Но Елизавета была счастлива и спокойно переносила угрюмость Петра. Уж лучше такой, чем никакой.
Однажды она немного задержалась на работе, а когда вернулась, то ахнула. На кухонном столе лежала восковая кукла, из ее груди была вырвана иголка, а прямо за столом храпел пьяный Петр. Проснувшись, он потребовал объяснений. Елизавета не стала запираться и рассказала мужу, как было дело. Петр ничего не сказал, но через два дня бесследно исчез, а в кроватке у дочери Елизавета обнаружила серебряную безделушку, украшенную чернеными узорами…
Закончив рассказ, Ванда устало посмотрела на притихших сестер. Они сидели обнявшись и вытирая друг другу платочками бежавшие по раскисшему макияжу слезы. «Еще немного, и заревут в голос», – поняла баба Ванда. Она была так измучена, что сил успокаивать обретших себя родственниц у нее не было.
– Вот что, девочки, – сказала она категоричным тоном, – приходите ко мне завтра к вечеру, постараюсь до конца разобраться. – Она вздохнула. – Сдается мне, что над одной из вас нависла смертельная опасность.
Профессор Серебряков уже много часов шел по подземелью быстрым спортивным шагом, почти бежал как молодой марафонец и сам себе не переставал удивляться! Так хорошо он себя не чувствовал ни разу за последние двадцать лет. Тяжелые доспехи совсем не давили на плечи, меч в руке казался деревянной игрушкой. И куда подевались все его гипертонии, систолы, диастолы и прочие прелести сердечных заболеваний? Единственное, что донимало Вилена Стальевича по-настоящему, это хроническое недосыпание. Из-за погони и милицейских облав ему пришлось идти к цели кружным путем, плутая в незнакомых лабиринтах подземного города.
С той памятной ночи, когда они оживили этого монстра Брюса, профессору ни разу не удалось сомкнуть глаз. Только шел и шел вперед, как маньяк-параноик, охваченный своей навязчивой идеей. Но чем ближе подходил он к тайному кабинету чернокнижника, тем меньше на него давила страшная тяжесть в моменты остановок. И вдруг он почувствовал, что наконец может позволить себе остановиться. Он сел, привалившись к стене, и перевел дух.
Теперь на него навалилась совсем другая тяжесть – не гравитация, а дрема. Он собирался отдохнуть совсем недолго, чуть-чуть, но отяжелевшие веки закрылись сами собой, и утомленный профессор крепко заснул. Ему приснился удивительный сон. На огромном зеленом лугу водили хоровод девушки, наряженные в яркие шелковые сарафаны. Их длинные волосы не были заплетены в косы, а свободно развевались, спадая тяжелыми волнами. Серебряков залюбовался дивной картиной, казалось, она была написана художником-идеалистом, потому что не могло быть такой зеленой травы, такого яркого солнца и таких красивых девушек. От хоровода отделилась девушка в голубом. Она подошла к профессору и опустилась на густую траву рядом с ним.
