– Правильно мыслите, Вилен Стальевич, – одобрительно сказала баба Ванда. – Да, хорошо бы поторопиться. Успеете ли вы разыскать останки Брюса к этому сроку? Это ведь не так просто сделать…
Профессор вытер лицо клетчатым платком и тяжело вздохнул.
– Начну прямо сегодня! У меня хорошие отношения с ректоратом МГУ. И еще старые друзья на физфаке. Они должны помочь.
– Ну вот и славно, – сказала Ванда. – Держите меня в курсе ваших изысканий. Я тоже должна подготовиться.
Когда профессор ушел, ворожея довольно улыбнулась: как славно устроен мир – всегда найдутся сумасшедшие, готовые оживить то, что умерло.
В Кирпичной трубе все осталось без изменений, если не считать того, что у Грызлова совсем затекли лапы, он замерз и здорово проголодался. Шевелиться было трудно, так как он продолжал расти. Время от времени бедняга начинал громко скулить.
– Тут воем-плачем делу не поможешь, – продолжал вразумлять его Оссуарий. – Ну зачем ты перстень сразу на себя напялил, дурья твоя голова?
– Не учи меня жить, помог бы чем лучше! – огрызнулся домовой. – Слышь, Оссуарий, может, попробуешь все-таки стянуть с меня это колечко, будь оно неладно!
– Ты что, я себе не враг, – возмутился Оссуарий, – я теперь этот перстень добровольно в руки не возьму, хоть убей! Старый граф его мне на руку надел, заговорил, чтобы мне беды не было, а потом на две забубенные головы заклял. Заклятие на тебя теперь перешло, а с тебя на того падет, кто перстень у тебя с руки снимет. Кроме графа только рухлядница его, домовая из Глинок, поместья нашего, могла перстень безнаказанно снимать, ей дано было. Чтобы от него пользу иметь и не пострадать самому, большую Силу надо иметь! А ты, простачок, думал – схватил и убежал, всего и делов? Нет, брат, это только начало. Впредь не будешь разбойничать.
– Ну замел языком, как помелом… – Грызлову стало стыдно, и он замолк, некоторое время тишину подземелья нарушало только его обиженное сопение.
Но Оссуарий так намолчался в своей стеклянной банке за двести пятьдесят с лишком лет, что ему не терпелось продолжить общение.
– Эй, Грызлов, ты же домовой, тебе дома положено сидеть, добро беречь, за порядком следить. Как случилось, что ты под землей бродишь? – полюбопытствовал он.
– Как случилось, как случилось? – передразнил Грызлов Оссуария. – Оторвался ты от жизни в своей посудине, вот что я тебе скажу. Распустился у нас народ. Кто сейчас магические правила блюдет, обряды как надо совершает? Да считай никто, единицы. Забыли меня хозяева, на новую квартиру уехали и с собой не взяли, а новые жильцы своего домового привезли. Бабка у них жива старенькая, так она помнит, как это делать надо. Вот и стал я бездомным, пришлось новому домовому жилплощадь уступить, а самому в подвал. Эх, да что говорить! – окончательно расстроился Грызлов…
Если бывают несчастливые дни, то сегодня у Корделии был именно такой. Все у нее не клеилось, буквально все, за что бы ни взялась. Ей давно не приходилось получать нахлобучки от начальства, уже много лет, но этот день и тут был особенным. Сначала Корделия допустила в прямом эфире несколько стилистических ошибок подряд, потом закашлялась и в конце передачи сказала:
– До новых встреч в кефире!
Ей стало так плохо, что закололо сердце, а руководитель канала так прямо и заявил, что мол, наверное, Корделия нуждается в отдыхе, такая нагрузка не по ней. А в затылок дышат молодые и выносливые, готовые ради успеха на все. Она и сама была такой несколько лет назад.
Корделия заперлась в кабинете редактора и дала волю слезам. Сдержаться она просто никак не могла, тем более вокруг все радовались ее провалу, это было очень заметно. Сначала пришлось выслушать несколько лицемерно-сочувственных речей, а потом ловить на себе косые взгляды. Очень неприятно было видеть, как сотрудники шепчутся по углам, и уж совсем невыносимо слышать их тщательно сдерживаемый смех. Вот ведь как получается! Кругом одни злопыхатели и лицемеры.
Стараясь громко не всхлипывать, она глубоко дышала, вскоре слезы кончились и уступили место гневу. Корделия вытряхнула на стол содержимое сумочки, нашла пузырек и закапала в глаза средство от покраснения, хорошо хоть водостойкая косметика почти не пострадала. Подпудрив нос, Корделия вышла из редакторской в студию с высоко поднятой головой. Навстречу ей бежал встревоженный Малышкин.
– Корочка! А я тебя ищу! Ты как?
– А что случилось? – громко спросила Корделия.
– Мне сказали, что ты расстроилась…
– Глупости какие! – сказала она еще громче.
Все в студии сделали вид, что ужасно заняты своими делами, чтобы не встречаться взглядом с Корделией. А она, ни с кем не попрощавшись, выбежала из телецентра, поймала такси и попросила шофера как можно быстрее отвезти ее на Сретенку.
Баба Ванда приняла Корделию ласково и даже не стала ворчать, что та явилась без предварительной договоренности. Посадила на лавку под окном, сама села рядом, внимательно выслушала печальную исповедь и сочувственно покачала головой. Потом встала, ушла на кухню и вернулась через минуту с фарфоровым тазиком, полным воды.
– Бывают такие периоды в жизни, когда все рушится, ничего не ладится. Просто время такое пришло, это надо пережить, – объяснила ситуацию ворожея, ставя таз на пол у ног гостьи.
– А можно это как-нибудь поправить, – спросила Корделия, – или все, моя песенка спета?
– Фу, типун тебе на язык, балаболка! – беззлобно одернула ее Ванда. – Сейчас, сейчас, прогоним невезение, поправим все, и опять засияешь у нас как ясная звездочка…
Ворожея велела Корделии разуться, опустить ноги в таз и взять в каждую руку по свече.
– Глаза закрой и не открывай, пока не разрешу! – Она зажгла свечи.
Корделия послушно закрыла глаза и почувствовала, как горячая рука легла ей на темя. Баба Ванда говорила так тихо, что Корделия еле-еле разбирала слова.
– Как озарится и зачнется ранняя заря, как взойдет обрадованное красное солнышко, так бы возрадовались и тебе, Корделия. И всем бы ты стала люба и мила, а уста бы твои были сахарными, а очи медовыми, и речь твоя стала бы слаще патоки и желанней пряника печатного. Пусть будет глава твоя железною, очи медныя, язык серебряный, сердце булату крепкого, ноги волка рыскучего! А завистникам и наветчикам пусть будут щеки местовыя, язык овечий, ум телячий, а сердце заячье. А Корделия будет ходить, их пятками топтать и сиять, как ясный месяц, как блескучие звезды. Слово мое ни отговорить, ни отшептать, никакому колдуну и колдунице, ведуну и ведунице, ни в мороз, ни в жару, ни в оттепель. Все, открывай глаза.
Корделия распахнула веки и счастливо улыбнулась.
– Как мне сейчас легко, как будто я ничего не вешу, как бабочка порхаю!
– Ну то-то, – довольно усмехнулась Ванда. – И запомни, все в наших руках. Удача веселых любит, а если кто уныл – считай, пропал…
