У Кости в новой квартире я не была, даже точно не помню, в
каком именно доме он жил. Наверное, он и сейчас там живет. Он очень мало
интересовал меня тогда. А теперь? Я с улыбкой вспомнила его тревогу по поводу
замечания пьяной блондинки. Странная вещь, я с ним сплю, мне это нравится, он
то и дело твердит о своей любви, а я не чувствую этого… Я помню, как еще почти
ребенком почувствовала закипающую страсть взрослого мужчины, папиного друга
Андрея Георгиевича, как испугалась этого, как заволновалась… Потом такое же
чувство было и с Янеком, и с Питером… А с Костей этого нет, хотя, казалось бы…
Значит, я не внушаю ему страсти, этому ослепительному мужчине, безусловно,
самому ослепительному в моей жизни? А разве то, что я к нему чувствую, –
страсть? Нет, даже близко нет. Хотя в постели с ним хорошо… Наверное, я не так
быстро загораюсь… Ну, конечно, я ни разу в жизни не загорелась сама, а только
от чужого огня… Так что же, Костин огонь недостаточно горяч и ярок? Чепуха!
Все, что я тут нарассуждала – чепуха! Результат съехавшей крыши, как они тут
теперь выражаются. А на Патриках можно отдохнуть. Я купила эскимо и села на
лавочку. Эскимо оказалось вкусным. Лавочка в тенечке. Что еще надо человеку,
вернувшемуся в родные пенаты? На лавочку сели две девчушки лет по пятнадцать,
тоненькие, длинноногие, одна смуглая, черненькая, вторая бело-розовая, Додик
таких называет «зефирчиками». Они пили из банок кока-колу и говорили между
собой вроде бы по-русски, но понять что-либо было затруднительно.
– Зажгли вчера?
– Аск!
– И чего?
– Да ну… Маленький врубил «Арию» – полный отстой!
– «Ария» отстой? Ты чего? Что ты тогда слушаешь вообще?
– «Хим», это супер!
– А «Дискотека Авария»?
– «Хим» лучше!
– Ну хоть поколбасились? Хотя, если тебя от «Хима»
плющит, то…
Да! Если своих сверстников и старшее поколение я еще понимаю,
Майку и Нелли уже с натяжкой, то этих… Единственное, что удалось уловить,
по-видимому, они не сошлись во вкусах относительно каких-то модных групп…
Разговор двух девочек меня отвлек и развеселил. Что за
бредовые мысли лезут в голову – страсть не страсть, какая разница, если мне
хорошо? А разве мне хорошо? Ну еще бы! Я с ходу завела роман с мужчиной, о
котором мечтают все бабы. Ерунда, эти девочки и не думают о нем, он для них
древний старик. Но вот Мальвина смотрела на него с восторгом, Мура говорит с
придыханием, а неведомая Злата умирает от любви. А я? Я вообще когда-нибудь
умирала от любви? Конечно, от любви к Андрею я умирала. От любви к Янеку нет –
так, немножко поумирала от его нелюбви, когда он ушел. От любви к Питеру просто
не было нужды умирать, там все было так хорошо, гармонично, спокойно… И вот
теперь Костя Иванишин. Когда он рядом, особенно в постели, да, мне кажется, что
умираю… Этот спящий красавец говорит столько хороших, даже прекрасных слов, он
такой обворожительный – разве можно остаться спокойной? Но чего-то не хватает и
что-то мешает… Наверное, он любит не меня, сорокадвухлетнюю женщину, а свою
детскую любовь ко мне. Он вообще любит больше всех себя. А меня уже как факт
своей биографии. Тьфу, я запуталась… Да какая разница в конце-то концов? У меня
роман, роман, который польстил бы любой бабе в здравом уме и твердой памяти,
так зачем копаться в себе, как именно он меня любит? Идиотка! Да как бы не
любил! Я уеду домой и будет что вспомнить. У меня впереди еще много дней и
многое может случиться. А Рыжий? Что Рыжий? Его поезд ушел! Интересно, так еще
говорят? Я ему ничего не обещала, ничего не должна, между нами ничего не было,
кроме нескольких поцелуев… Однако при воспоминании об этих поцелуях я сомлела
ничуть не меньше, чем при воспоминании о двух ночах с Костей… Что же это такое?
Бешенство матки? Никогда этим не страдала. Мало ли чем я до сих пор не
страдала… Это Костя разбудил во мне зверя? Я слышала, что у женщин за сорок все
желания обостряются. У нас в университете одна дама, профессор биологии, в
сорок три года просто рехнулась на сексуальной почве, говорили, она жила чуть
ли не со всеми своими студентами… Вон идет довольно видный парень, лица,
правда, еще не разглядеть, но фигура – блеск, надо бы проверить себя, вызовет
он во мне какие-нибудь ощущения? Парень оказался довольно красивым, лет
двадцати двух, но не вызвал ровным счетом никаких ощущений. И слава богу,
только этого не хватало. Но если я еще встречусь с Рыжим, могу и не устоять… У
него такие красивые, такие большие руки. У Кости тоже красивые руки, но это
руки аристократа. А у Рыжего руки мужицкие, и мне это нравится. Такой если
ударит… Но не меня же он ударит? Хотя такой может… Нет, ерунда, он бывший
офицер, офицеры женщин не бьют. Но он же советский офицер, а советские офицеры,
насколько я знаю, своих жен еще как лупцевали… Нет, у меня определенно съехала
крыша! Надо скорее пойти домой и посмотреть, кто мне звонил… А то мало ли… Но
хочется есть, а дома после Костиного визита хоть шаром покати. Надо бы купить
какой-то еды, а пока зайти куда-нибудь поесть. В Москве сейчас ресторанчики и
кафе на каждом шагу. Первой на пути мне попалась кондитерская. И вдруг я
поняла, что безумно хочу сладкого, каких-нибудь пирожных с кремом и взбитыми
сливками, хочу до одури. Я вошла и заказала кофе с большим куском аппетитного
торта, который углядела на витрине. Торт оказался вкусным до невозможности. Я
умяла его мгновенно и поняла, что хочу еще. Мне принесли кусок уже другого
торта, я с упоением принялась за него, и вдруг до меня дошло – такое со мной
бывает, только когда я влюблена. Обычно я довольно равнодушно отношусь к
сладостям, но когда влюбляюсь… Видимо, в организме что-то сгорает и возникает
неодолимая потребность в сладком. Интересно, в кого я все-таки влюблена? Ну
конечно в Костю… Или все-таки в Рыжего? Но, судя по тому, что второй кусок был
уничтожен в считанные минуты и я уже готова была заказать третий, не исключено,
что я влюблена в них обоих. Заказывать третий я просто постеснялась. Посидела
еще над чашкой кофе, расплатилась и совершенно неудовлетворенной вышла на
улицу. Мое счастье, что я не полнею и вполне могу позволить себе съесть еще
что-то сладкое, организм требует… По пути попалась булочная. Я зашла и замерла.
На витрине лежали самые любимые пирожные моего детства – обсыпные эклеры.
Помню, мама, признававшая только эклеры с заварным кремом из магазина в
Столешниковом переулке, слегка презирала мою плебейскую страсть к эклерам с
жирным сливочным кремом.
– Будьте добры, шесть эклеров!
– Девушка, только имейте в виду, они с вареньем, –
предупредила пожилая продавщица.
– Почему с вареньем? – расстроилась я. – А с
кремом теперь не бывает?
– В других местах бывают, а у нас только с вареньем.
– Какое свинство, – вырвалось у меня. Я ощутила горькую
обиду.
– А есть еще со взбитыми белками! – подоспела
вторая продавщица, помоложе. – Только что завезли!
– Нет, спасибо!
Кажется, это первое московское разочарование… Любимый город
говорит мне: хорошенького понемножку! И правильно, хватит сладкого! Но какие
нынче в Москве торты, а какие милые, вежливые продавщицы! Раньше мне, наверное,
сунули бы в морду эти эклеры, и, только откусив кусок, я бы поняла, какая это
гадость. И кому в голову взбрело делать эклеры с вареньем? Должно быть, этот
кондитер извращенец.
