Все это он выпалил единым духом и умчался. А я осталась
одна, в полном смятении чувств… Что делать? Как быть? Пока мы ехали из
аэропорта, я смотрела в окно и мало что могла узнать. Море машин, пробки… А
какое разнообразие марок… В моем детстве, если на улице появлялась заграничная
машина, вокруг нее тут же собиралась толпа. Мужики голодными глазами смотрели
на заморское диво, некоторые со знанием дела говорили, сколько цилиндров у этой
марки, какая предельная скорость, сколько лошадиных сил и все в таком роде. А
сейчас… Вон «бентли», а вон «ягуар», а уж о «мерседесах» и «ауди» говорить
нечего! Этих как грязи… И реклама, всюду реклама! Раньше я помню только
какие-то жуткие плакаты «Мир. Труд. Май», надписи на крышах: «Народ и партия
едины», да дегенеративно прищуренного Ильича у въезда на Комсомольский
проспект: «Верной дорогой идете, товарищи!» и почему-то совершенно не к месту
вспомнился стишок, который ходил по Москве, когда у Калужской заставы поставили
памятник Гагарину: «Москва, ликуй, тебе подарен железный х…, на нем Гагарин». Я
спросила у Юры, как теперь называется Комсомольский проспект.
– А так и называется! И Комсомольская площадь тоже.
Вообще комсомолу повезло, почти все названия сохранились, и «Комсомольская
правда», «Московский комсомолец», и даже Театр Ленинского комсомола, который,
правда, теперь называется одним вполне благозвучным словом «Ленком», и молодежь
понятия не имеет, что эта аббревиатура значит, – охотно отвечал мне Юра.
Я подошла к окну гостиной. Оно было занавешено тюлем и
выходило на другое крыло этого же нового дома, который Юра назвал «элитным».
Так что Москвы за окном я не увидела. Кухня по западной моде была соединена с
гостиной, и ее окно выходило туда же. Я пошла в спальню. Ее окно смотрело в
переулок, где стояли кирпичные дома, абсолютно ничем не примечательные, и один
старый доходный дом, весь в лесах. Скоро и он обновится, приобретет совсем
другой вид… Наверное, это хорошо… Но как-то странно… И вдруг я почувствовала
смертельную усталость. Время – девятый час, еще совсем светло, абсолютно
нестрашно, тем более дом, похоже, хорошо охраняется, но мне стало как-то
неуютно. Надо поскорее обжить эту квартиру, купить цветов, что ли… Но все это
завтра, завтра! Я молниеносно развесила вещи, приняла душ и юркнула в чужую
чистую кровать, впрочем, она оказалась на удивление удобной. Я хотела включить
телевизор, но потом раздумала. Додик предупреждал, чтобы я не злоупотребляла
телевидением, а то жизнь в Москве покажется мне слишком страшной.
– Ты сначала сама походи по городу, создай себе какой-то
его образ, а уж потом смотри телевизор.
Додик уж точно плохого не посоветует. Книг в этом доме
практически не было, только два затрепанных детектива в бумажной обложке и
стопка глянцевых журналов. Я погасила свет и постаралась уснуть. Что вскоре мне
и удалось.
Я проснулась рано и сразу ощутила зверский голод. В
холодильнике стояло несколько йогуртов, десяток яиц, коробочка масла и упаковка
плавленого сыра. А также хлеб для тостов. Юра позаботился, спасибо ему. Но
чтобы нормально существовать, надо все-таки купить продуктов. Юра вчера сказал,
что если выйти из Лукова переулка на Сретенку, сесть на троллейбус, то можно
доехать до Рижского рынка, и там рядом есть еще и супермаркет. Мне вдруг стало
весело. Тем более за окном светило солнце. Я свободна как ветер, я в родном
городе, который сначала любила, потом ненавидела, а сейчас мне предстоит узнать
его заново. Насколько я помнила, расстояние от Сретенки до Рижского вокзала не
столь уж велико, и я решила пойти туда пешком, а обратно просто взять такси.
Наскоро перекусив, я вышла из дома. Сретенка… Ее можно узнать, хотя многих
домов уже нет, а многие изменились, помолодели, похорошели…
Кинотеатра «Уран» я не обнаружила, а впрочем, кажется, когда
я уезжала, его уже не было? Не помню. Зато хорошо помню, как мы с Тоськой Бах
бегали туда, когда прогуливали школу… Интересно, а «Форум» еще существует? Вот
и бывшая Колхозная площадь, ныне Сухаревская. Справа какие-то палатки, круглое
здание с рекламой японской закусочной. С ума сойти… Слева совсем новое здание
торгового центра и отреставрированная церковь… Я уже заметила, что раньше
церкви как-то стыдливо прятались, теперь же они, наоборот, как будто
выставлялись напоказ… И на той стороне Садового кольца снесены многие домики. В
одном из них был комиссионный магазин, где я купила себе первые туфли на
высоких каблуках. Как сейчас их помню, черные замшевые лодочки с маленькой
кожаной пупочкой… Как я была счастлива! Туфли были почти новые. Я решила
немного отклониться от маршрута, чтобы посмотреть, существует ли «Форум» и
гомеопатическая аптека рядом с ним. Я часто ездила туда за лекарствами для
мамы. Она лечилась у гомеопата… А вот и «Форум», но он не функционирует,
похоже, там ремонт. Зато аптека на месте, я хотела зайти внутрь, но передумала.
Зачем? На другой стороне Садового кольца когда-то был хозяйственный магазин,
теперь там обувной. Я перешла поверху сначала Садовое кольцо, потом и проспект
Мира. Так. Книжный, кажется, и раньше здесь был, но в этот час он еще закрыт.
Дальше торгуют сигарами, кафе-мороженое Баскин-Роббинс… Когда-то в Москве
ходила легенда о том, что московское мороженое самое вкусное в мире. Тогда я в
это верила. Но потом мне довелось пробовать мороженое в самых разных странах, и
я решила, что это была просто патриотическая легенда…. Интересно, какое сейчас
в Москве мороженое? Есть ли еще эскимо, фруктовое в бумажных стаканчиках? Но
вот автоматов с газировкой, похоже, уже нигде нет…
Внезапно из-за дома выскочила девчонка лет шести, как-то
воровато огляделась, словно ища, куда бы спрятаться. И тут же за ней выбежала
пожилая женщина в куртке, накинутой поверх халата.
– Мура! – взвизгнула она. – Мура, не смей
убегать, все папе скажу!
– А вот и не скажешь! – топнула ногой Мура. –
Не скажешь!
– Немедленно домой!
– Ну, бабушка! – приготовилась реветь Мура.
– Я кому сказала!
Женщина схватила внучку за рукав и поволокла куда-то.
Мура! Как я могла забыть о Муре? Боже мой… Мура, моя родная
тетка, мамина младшая сестра… Сколько же ей лет сейчас? Наверное, уже под
шестьдесят. А жива ли она? Мне она и тогда казалась старой, ей было под сорок,
когда я уехала… Я тогда возненавидела всех, кто так или иначе подталкивал меня
к отъезду, а их было много и все желали мне добра, в том числе, конечно, и
Мура…
– Дура ты, Динка, будешь жить как белый человек! Без
очередей, без этого постоянного унижения из-за любого пустяка… Я вот еще
молодая, красивая, а чтобы быть прилично, только прилично одетой, как мне
приходится мудровать, сколько времени тратить… – твердила мне тогда Мура.
И вдруг я поняла, что безумно, до головной боли хочу ее
видеть. К черту, к черту все, возьму сейчас такси и поеду к ней. Хотя, конечно,
не факт, что она живет по старому адресу… Да и жива ли она вообще?
Мне Мура всегда нравилась, да что там, я ее просто обожала и
втайне мечтала быть похожей на нее. Как она нравилась мужчинам, как умела
покорять их… Большеглазая, темноволосая, статная, она лепила правду-матку в
лицо, если кто-то ей не нравился… У Муры постоянно были какие-то романы, вокруг
нее кипели страсти, вечно кто-то с кем-то дрался, кто-то кому-то угрожал, одним
словом, мне, девчонке, казалось, что Мура живет полной жизнью, в отличие от
мамы, которая после ухода отца словно завяла, да так и не ожила больше, стала
медленно, но верно умирать… Но это было потом, а в детстве Мура вечно врывалась
в наш дом и, заперевшись с мамой, изливала ей душу, а та даже с некоторой
завистью, как мне иногда казалось, говорила: «Ох, и поблядуха ты, Мурка, ох и
поблядуха!» В устах мамы, изысканно-интеллектуальной женщины, это звучало
странно, как-то простонародно, что ли, и мне казалось: эта интонация – что-то
вроде занавесочки, которой мама пыталась прикрыть свою женскую зависть… Хотя
завидовать по всем маминым меркам было нечему. Мура не была замужем, у нее не
было детей…
