Отчеты были жутковатые. Но они дали Маше ответ на один из мучивших ее вопросов. Просматривать папки пришлось бегло, но Любимова поняла, что в Хамовичах начиная с тысяча девятьсот девяносто пятого года люди слишком часто умирали от кровоизлияния в мозг. Причем это касалось людей и старых, и совсем еще молодых.
В 1995-м смерть от кровоизлияний прокатилась по Хамовичам, подобно цунами. В списке фигурировали одиннадцать человек, из них двое – дети.
В 1996 году таких смертей было девять. В 1997-м – семь. В 1998-м – снова одиннадцать. С годами статистика не претерпевала больших изменений.
Маша продолжила изучение тетрадей. В одной из них она обнаружила множество газетных вырезок, одни были приклеены к страницам, другие – сложены между страниц. Маша, держа фонарик левой рукой, правой принялась листать страницы и разворачивать газетные вырезки.
Здесь было несколько интервью с доктором наук Львом Львовичем Рутбергом. Цитаты из интервью были вынесены в заголовки и отдельные выноски, выделенные жирным шрифтом: «КОГДА-НИБУДЬ МИР БУДЕТ ЛЕЖАТЬ У НОГ УЧЕНЫХ». «ИСТИННЫЕ ХОЗЯЕВА МИРА – УЧЕНЫЕ!» И тому подобное.
К некоторым статьям прилагались фотографии Льва Рутберга. Несмотря на то что газетные страницы пожелтели, снимки сохранились хорошо. Он в самом деле был очень похож на своего брата-бизнесмена, но лицо его было утонченнее, в глазах, упрятанных за стекла очков, было больше блеска и азарта. На одной из фотографий Рутберг, одетый в белый халат, пожимал руку какому-то чиновнику в костюме-тройке.
Другая фотография, очень старая, еще советских времен, запечатлела сразу двух братьев. Они подписывали какой-то документ, и оба выглядели довольными. Илья Львович Рутберг был одет в деловой костюм и аккуратно причесан. Сжимая в пальцах правой руки ручку фирмы «Паркер», другой рукой он показывал фотографу знак «о’кей» и смеялся. Лев Рутберг, одетый в белый халат, ставя под документом свою подпись, был более сдержан, но на его красивом лице тоже лежала печать довольства, а глаза, спрятанные за стекла очков, улыбались.
Маша просмотрела еще несколько страниц. Здесь были статьи, рассказывающие о сооружении водохранилища. «Очередной трудовой подвиг советских людей! Строительство плотины началось в 1990 году и, как рапортует начальник стройки, будет ударно закончено через полтора-два года!..»
Маша скользнула взглядом по этим заметкам и перелистнула еще несколько страничек. Потом еще… И еще… Статьи про Рутберга, про водохранилище, в одной статье вскользь был упомянут консервный завод, в другой сообщалось об открытии завода минеральной воды… Потом она увидела пару вырезок, посвященных гибели Киры Рутберг…
Маша перевернула еще одну страницу, и взгляд ее упал на маленькую вырезку, пожелтевшую и очень затертую. В ней сообщалось о том, что егерь Егор Демидов и его шестнадцатилетний сын Иван погибли при пожаре.
Маша читала строку за строкой, впитывая информацию.
«Сгорели в собственном доме… Пожар возник вследствие короткого замыкания… Во время городского праздника… Люди пытались оказать помощь…»
Маша перечитала эти строки несколько раз. Затем отняла взгляд от страницы и задумалась.
«В тот день люди праздновали День города, – вспомнила она слова Ильи Львовича Рутберга. – Как я уже говорил, в то время наш поселок еще считался городом. Люди пили от радости, мой брат – от горя. Они готовились к новой жизни, он – доживал свои последние минуты… Горькая ирония судьбы…»
Тысяча девятьсот девяносто пятый год представлялся Маше чем-то вроде отправной точки всех последующих событий, как положительных, так и жутких. Значит, было что-то такое, что связывало все эти события воедино. Убийство Киры Рутберг, гибель егеря Демидова и ученого Рутберга. Даты на надгробиях… Водохранилище…
Из задумчивости Машу Любимову вывел звук проезжающего мимо автомобиля – урчание мотора, шелест шин.
Пора было поспешить.
Она аккуратно сложила тетради на полки, стараясь не нарушить порядок. Затем повернулась и быстро выскользнула из кирпичного сарайчика. Дверь за собой она просто защелкнула.
4
Полицейская машина едва не сбила Нину Чадову с ног. Девушка отпрыгнула в сторону и сердито крикнула:
– Смотрите, куда едете!
Затем повернулась и быстро зашагала по темной, едва освещенной фонарями улице по направлению к лесу.
Сидевший в машине майор Воробьев снял фуражку и бросил ее на заднее сиденье, затем высунул голову в окно и позвал:
– Нина!
– Чего вам?
– Остановись!
Нина продолжала идти.
– Да остановись, говорю!
– Зачем? – огрызнулась она через плечо.
– Есть разговор. Да постой ты, чертяка!
Нина остановилась, резко повернулась к машине и крикнула:
– Ну, что вам всем от меня надо?
– Сядь в машину, – спокойным голосом приказал майор Воробьев.
– Зачем!
– Садись, говорю! Или хочешь, чтобы я надел на тебя наручники и сунул в машину насильно?
– Вы не имеете права!
– Да ну?
Несколько секунд полицейский и девушка смотрели друг другу в глаза. Потом Нина отвела взгляд и нехотя зашагала к машине. Майор распахнул перед ней дверцу.
– Забирайся.
Нина села рядом с Воробьевым и насупилась.
– Что так поздно делаешь на улице? – осведомился майор Воробьев.
– Не ваше дело, – огрызнулась Нина.
Он нахмурился.
– Ты мне, дочка, не хами. Лучше скажи: тебе не стыдно?
– Чего?
– Накрасилась, как городская проститутка. И юбку напялила выше колен. Не боишься задницу-то простудить?
– Моя задница – что хочу, то и делаю.
Майор Воробьев усмехнулся:
– С этим не поспоришь. Давай-ка пристегнись.
– Зачем?
– Затем, что правила требуют. Пристегнись, сказал!
Нина строптиво фыркнула, но подчинилась. Воробьев тронул машину с места.
– Куда мы едем? – спросила девушка.
– Туда, где тебя ждет твой суженый.
Нина округлила глаза от изумления:
– Кто-о?
– Твой сводный брат Степка. Ты ведь шла к нему на свидание?
Нина справилась с изумлением, покачала головой и проговорила с желчной усмешкой:
– Это вы что-то попутали, дядь Вить.
Майор Воробьев дружелюбно улыбнулся.
– Я обо всем знаю, дочка. О том, что ты в него втюрилась, да и он… Если хочешь знать мое мнение, ничего страшного в этом нет, вы же не кровные брат с сестрой. Я желаю вам обоим счастья, поэтому хочу помочь. К тому же… Степка сам попросил меня.
