– Не знаю, – ответил я. – Я даже не знаю, уместно ли так вообще ставить вопрос.
– А ты не дурак, – сказал секретарь и сцепил пальцы обеих рук на колене. Даже сцепленные, пальцы эти сразу начали пульсировать в каком-то едва уловимом ритме.
– Разумеется, разговор о жилмассивах – всего лишь пример. Объясню подробнее. Вся Организация по большому счету состоит из двух частей: головы, которая движется вперед – и хвоста, который своими усилиями эту голову вперед проталкивает. Есть, конечно, и другие органы, которые выполняют другие функции; но в целом именно эти две части и определяют цели и средства Организации. В остальных частях нет почти никакого смысла. Головная часть называется «Органом Воли», хвостовая – «Органом Прибыли». Когда бы и кем ни обсуждалась Организация Сэнсэя – у всех в голове один только Орган Прибыли. И когда после смерти Сэнсэя начнется раздел Империи – все также набросятся на Орган Прибыли. Никто не жаждет ничего от Органа Воли. Ибо никто не может понять, что это такое... Вот о каком «дележе» я хотел сказать. Волю нельзя поделить на части. Она либо наследуется на все сто процентов – либо на эти же сто процентов бездарно утрачивается. Длинные пальцы продолжали плясать в странном ритме на колене моего собеседника.
За исключением этого, все в нем оставалось таким же, как и в начале разговора. Тот же непонятно на что направленный взгляд, те же холодные зрачки, то же правильное лицо без какого-либо выражения. Лицо его было обращено ко мне под абсолютно тем же углом, что и в самом начале встречи.
– И что же такое Воля? – поинтересовался я.
– Концепция, управляющая пространством, временем и событийной вероятностью.
– Не понимаю.
– Никто не понимает. Один лишь Сэнсэй чувствует это на инстинктивном уровне.
Строго говоря, здесь необходимо отречься от Самосознания. Именно с этого и начнется настоящая Революция. Выражаясь доступным тебе языком, речь идет о революции, в результате которой капитал воплотится в труде, а труд – в капитале.
– Похоже на утопию...
– Наоборот. Сознание – это утопия, – отрезал он. – Все, что ты слышишь от меня сейчас – не более чем слова. Сколько бы слов я не произносил – тех проблем, которые охватывает Воля Сэнсэя, ими объяснить невозможно. Разговаривая с тобой, я лишь демонстрирую свою личную зависимость от этой Воли – находясь, кроме того, еще и в непосредственной зависимости от языка. Здесь же нужно, в первую очередь, отрицание Сознания и отрицание Языка. В наше время, когда такие столбовые понятия европейского гуманизма, как «индивидуальное сознание» и «непрерывность эволюционного процесса», теряют свое содержание – любые слова превращаются в бессмыслицу. Бытие не есть проявление чьей-либо частной воли, это – явление хаотическое. Ты, сидящий передо мной – вовсе не индивидуальное существо, а лишь частица всеобщего Хаоса. Твой хаос – это и мой хаос. Мой хаос – также и твой. Бытие – это общение. Общение суть Бытие.
Мне вдруг стало казаться, будто в комнате страшно похолодало – так, что я бы даже не возражал, если бы где-нибудь здесь для меня приготовили хорошую теплую постель. «Ну вот, еще и в постель заманивают», – мелькнуло в голове... Да нет, ерунда. Конечно же, мне просто так показалось. Стоял ранний сентябрь, и за окном вовсю стрекотали цикады.
– Все попытки расширить границы сознания, – продолжал он, – которые вы предпринимали – а точнее, собирались предпринять в середине шестидесятых годов, закончились полным провалом. И неудивительно: если только увеличивать объемы сознания, не меняя при этом качества индивида, – глупо ожидать в итоге чего-либо, кроме депрессии... Вот что я имел в виду, когда говорил о посредственности. Хотя здесь уже сколько ни объясняй – ты все равно не поймешь. Да и я, собственно, не требую от тебя понимания. Говорю же все это лишь потому, что стараюсь быть с тобой откровенным.
Он выдержал очередную паузу – и продолжал:
– Рисунок, который я передал тебе – копия. Оригинал подшит к истории болезни, хранящейся в одном из госпиталей Армии США. Проставлена дата: 27 июля 1946 года. Нарисовано рукой самого Сэнсэя по требованию врача. Как иллюстрация к описанию его галлюцинаций. Так вот, согласно данным из истории болезни, эта овца являлась Сэнсэю в галлюцинациях с необычайной регулярностью. Выражаясь языком цифр, в 80-ти процентах случаев, то есть – в четырех видениях из пяти к нему приходила овца. Заметим: не просто овца, а овца со звездообразным пятном на спине. Далее – герб с изображением овцы, который ты видел на зажигалке. Сэнсэй постоянно использует этот герб как свою эмблему, начиная с 1936-го года. Как ты, вероятно, уже заметил, на гербе – та же самая овца, что и на рисунке из военного госпиталя. Более того, абсолютно та же овца – и на фотографии, которую ты сейчас держишь в руках. Итак, не кажется ли тебе, что за всем этим скрывается некий особый смысл?
– По-моему, простое совпадение...
Я хотел, чтобы мой ответ прозвучал как можно небрежнее – но это у меня получилось плохо.
– Это еще не все, – продолжал секретарь. – Сэнсэй с большим рвением собирал все об овцах, любую информацию и документы – как официальные, так и «для служебного пользования». Раз в неделю он самолично садился за стол – и долго, часами просматривал все газеты, вышедшие в Японии за эту неделю, отбирая из них все статьи и заметки, которые хоть в малейшей степени касались «овечьей» темы. Я сам постоянно помогал ему в этом. Повторяю, Сэнсэй занимался этим с огромным рвением. Как будто искал что-то одно – и не мог найти. И когда болезнь приковала его к постели, я продолжил эти поиски по своей личной инициативе. Настолько все это меня заинтересовало. Что-то явно было во всем этом, что-то должно было появиться. И вот появляешься ты. Ты – и твоя овца. А это уже, как ни рассуждай, совпадением не назовешь.
Я взял со стола зажигалку и взвесил на ладони. От ее тяжести было приятно руке. Не слишком увесисто, но и не слишком легко. Бывает на свете такая вот приятная тяжесть.
– Почему Сэнсэй с таким рвением занимался поисками овцы? У тебя есть какие-нибудь соображения?
– Да не знаю я! Почему бы вам не спросить самого Сэнсэя? Уж он-то быстро все объяснит...
– Спросил бы, если бы мог. Но вот уже две недели Сэнсэй в коме. Боюсь, что сознание к нему уже не вернется. А когда Сэнсэй умрет, вместе с ним уйдет в могилу неразгаданной и его Тайна – тайна овцы со звездой на спине. А вот этого я уже вынести не могу. И дело здесь не в личной потере; мною движут гораздо более высокие принципы – личной преданности, например. Я откинул крышку у зажигалки, повернул колесико, высек пламя – и захлопнул крышку.
– Может быть, мой рассказ тебе кажется чистейшей воды нелепостью. А может даже – ты прав, и все это действительно сплошная нелепица. Но я хочу, чтобы ты понимал: никаких других путей у нас не осталось. Сэнсэй умрет. Умрет единственная Воля. И все, что окружало эту Волю, обратится в пепел. А то, что останется, можно будет выразить разве только при помощи цифр. И кроме этого – ничего. Вот поэтому я хочу во что бы то ни стало найти овцу.
