Я сел в постели, едва дыша. Теперь хотя бы известно, что отель “Дельфин” еще не разорился. Хоть за это можно не беспокоиться. На самом деле, он мог разориться когда угодно — и никто бы не удивился. Я перевел дух и набрал записанный номер.
Трубку сняли почти мгновенно — после первого же гудка. Так, будто сидели и с нетерпением ждали моего звонка. Я даже слегка опешил. Что-то здесь явно не так. Слишком гладко, слишком профессионально.
Мне ответила молодая девица. Девица? Что за бред? Отель “Дельфин” — не из тех, где за стойкой сидят молодые девицы!
— Отель “Дельфин” к вашим услугам! — прощебетала она.
Совершенно сбитый с толку, я на всякий случай уточнил адрес отеля. Прежний. Значит, наняли себе девицу? Ну, что ж. Дело хозяйское. Не стоит на этом зацикливаться…
— Я хотел бы заказать у вас номер, — сказал я девице.
— Вы очень любезны. Одну секунду, соединяем вас с дежурным по размещению! — с хорошо натренированной жизнерадостностью пропела она.
Дежурный по размещению?! В голове моей началась какая-то каша. С этого момента я уже не пытался подыскать происходящему никаких объяснений. Что же, черт побери, стряслось с отелем “Дельфин”?
— Извините за задержку, дежурный по размещению слушает! — выпалил молодой мужской голос. Энергичный и приветливый. Образцово-показательный голос профессионала гостиничной службы.
Отогнав сомнения, я заказал одноместный номер на трое суток и продиктовал ему свои имя и номер телефона в Токио.
— Ваш заказ принят! Одноместный номер на трое суток с завтрашнего числа! — отрапортовал Дежурный По Размещению.
О чем еще спросить его, я сообразить не успел — а потому поблагодарил и в замешательстве повесил трубку. Повесив же ее, ощутил, что замешательство лишь усилилось. Какое-то время я сидел без движения, уставившись на телефон. Так и чудилось, будто сейчас кто-нибудь позвонит и объяснит мне, что происходит. Но никакого объяснения не последовало. Ладно, махнул я рукой. Будь что будет. Сам поеду и на месте во всем разберусь. Все равно ведь придется поехать. Обратной дороги нет. И выбора не остается.
Позвонив на первый этаж, я попросил у дежурного расписание поездов на Саппоро. Завтра в полдень как раз отходил один скорый. Затем я позвонил горничной, заказал в номер полбутылки скотча со льдом и стал смотреть телевизор. Шел какой-то западный боевик с Клинтом Иствудом. За весь фильм Клинт Иствуд ни разу не улыбнулся. Картина закончилась, я допил виски, погасил свет, заснул — и до рассвета не видел ни единого сна.
* * *
За окном вагона тянулись сплошные снега. Я попробовал глядеть в окно, но сразу заболели глаза. Никто из пассажиров глядеть в окно не пытался. Все знали: кроме снега, все равно ничего не увидишь.
Утром позавтракать я не успел, и потому, не дожидаясь обеда, отправился в вагон-ресторан. Заказал себе пива и омлет. За моим столиком мужчина лет пятидесяти в костюме и туго затянутом галстуке тоже пил пиво, заедая сэндвичем с ветчиной. Внешне он сильно смахивал на типичного специалиста-технаря — технарем и оказался. Первым начав разговор, он сообщил, что работает инженером в Силах Самообороны и занимается техобслуживанием военных самолетов. Потом очень подробно рассказал мне, как советские истребители и бомбардировщики нарушают наш воздушный суверенитет. При этом вопрос о незаконности действий распоясавшейся советской авиации, похоже, заботил его в самую последнюю очередь. По-настоящему его беспокоила только проблема экономичности у американского “фантома” Ф-4. Он сообщил, сколько горючего сжирает Ф-4 за один-единственный экстренный взлет.
— Это ж какое расточительство! — негодовал он. — Сколько топлива переводится на дерьмо! Да поручи они производство своих “фантомов” японским заводам — мы бы сократили им эти цифры чуть ли не вполовину! А в принципе, мы и сами запросто могли бы выпускать свои реактивные истребители-перехватчики — ничем не хуже “фантомов”! Было бы желание — хоть завтра!..
Тогда я и рассказал ему, что Перевод-На-Дерьмо — величайшее благо эпохи развитого капитализма. Япония покупает у Штатов реактивные истребители и запускает их в небеса, транжиря драгоценное топливо; благодаря этому, колесо мировой экономики совершает еще один цикл — и Развитой Капитализм развивается еще дальше в своем развитии. Если же все перестанут производить то, что нужно переводить на дерьмо, наступит Великий Хаос — и от мировой экономики останутся одни ошметки. Перевод-На-Дерьмо питает мировой порядок, мировой порядок активизирует экономику, экономика производит еще больше объектов для переведения на дерьмо… Ну, и так далее.
— Может, оно и так, — вроде бы согласился он, немного подумав. — И все-таки… Может, потому, что детство у меня на войну пришлось, когда всего не хватало… Но такого устройства общества моя душа не принимает! Нашему-то поколению — не то, что вам, молодым! — свыкнуться с такими премудростями сложновато.
Он горько усмехнулся.
Я вовсе не считал, что со всем этим свыкся, но затягивать разговор не хотелось — и я не стал возражать. Свыкнешься тут пожалуй! Мозгами понять еще получается. Но свыкнуться? Слишком большая разница между этими двумя состояниями… Я прикончил омлет, попрощался и поднялся из-за стола.
Вернувшись на свое место, я полчаса поспал, а затем до самого Саппоро читал биографию Джека Лондона, купленную в книжной лавке у вокзала Хакодатэ. По сравнению с яркой, полной трагедий и триумфов судьбой Джека Лондона моя собственная жизнь показалась серой и неприметной, как пугливая белка, хоронящаяся в ветках дуба в ожидании весны. По крайней мере, несколько минут мне действительно так казалось. Такая уж это штука — чужие биографии. Кому захочется читать биографию библиотекаря из городка Кавасаки, прожившего мирную жизнь и тихо помершего в своей постели? Нет — читая чужие биографии, мы словно требуем некой компенсации за то, что в наших собственных жизнях не случается, увы, ни черта…
От станции Саппоро до отеля “Дельфин” я решил добраться пешком: багажа у меня не было, только сумка через плечо, а погода стояла великолепная — ни ветерка. Тротуары были завалены грязным, счищенным с дороги снегом, и прохожие передвигались по ним с великой осторожностью, обдумывая каждый шаг. Девчонки-старшеклассницы с пунцовыми от мороза щеками галдели на всю округу; изо рта у них валил пар — такой белый и плотный, что хоть пиши на нем иероглифы. Я вышагивал по улицам, разглядывая здания и прохожих. В последний раз я приезжал в Саппоро четыре года назад; однако теперь все казалось таким незнакомым, будто я не был здесь тысячу лет.
Прошагав полпути, я зашел в кофейню, где выкурил сигарету и выпил крепкого кофе с коньяком. Вокруг меня вертелась обычная жизнь обычного города. В углу еле слышно ворковала влюбленная парочка; бизнесмен, обложившись бумажками, корпел над какой-то цифирью; стайка студентов обсуждала предстоящий лыжный поход и последний альбом “Полис”… Стандартная картинка из повседневности любого нормального города. Наблюдай ее что здесь, что в Иокогаме, что в Фукуоке — разницы никакой. И все-таки, несмотря на такую всеобщую одинаковость (впрочем, возможно, как раз из-за нее) — именно в этой кофейне, именно за этим столиком и с этой чашкой в руке я вдруг ощутил особенно жуткое, прожигающее до самых костей одиночество. Мне вдруг представилось: я — совершенно чужеродное тело. Ни этому городу, ни этой повседневности я никак не принадлежу.
