– Вот тебе и раз! – сказал Василий Петрович, находившийся в
прекрасном настроении. – Довольно странный вопрос. Мне кажется, что красный –
это значит не синий, не желтый, не коричневый… гм, ну и так далее.
– Это я знаю. А что такое «красный человек»? Разве бывают
красные люди?
– Ах, ты вот о чем! Разумеется, бывают. Например,
североамериканские индейцы. Так называемые краснокожие.
– Они этого еще в своем приготовительном классе не
проходили, презрительно заметил Петя. – Они еще мартыханы.
Но Павлик пропустил мимо ушей эту шпильку. Продолжая пытливо
рассматривать отца, он спросил:
– А ты, папочка, разве индеец?
– В основном нет, – рассмеялся отец так звонко и весело, что
с его носа соскользнуло пенсне и чуть не упало в тарелку с голубцами.
– А тогда почему же Федька Пшеничников говорит, что ты
красный?
– Вот как! Это любопытно. Но кто же этот самый твой Федька
Пшеничников?
– Один мальчик из нашего класса. У него отец – старший
письмоводитель в канцелярии одесского градоначальника.
– Ах, вот как! Ну, значит, твоему Федьке и книги в руки!
Впрочем, ты сам можешь убедиться, что я отнюдь не красный, а бываю красным лишь
в сильные морозы.
– Однако это неприятно, – заметила тетя.
Вскоре после этого как-то вечером к Василию Петровичу по
делам эмеритальной кассы заглянул некто Крылевич, казначей мужской гимназии,
где преподавал Василий Петрович. Покончив с делами, Крылевич, который всегда
был неприятен Василию Петровичу, остался пить чай, просидел часа полтора,
ужасно надоел и все время заговаривал о Толстом, хвалил Василия Петровича за
смелость и настойчиво просил дать ему на дом почитать доклад. Отец отказался.
Крылевич, видимо, обиделся и, надевая в передней перед зеркалом свою плоскую,
просалившуюся на дне фуражку с кокардой министерства народного просвещения,
говорил отцу, сладко улыбаясь:
– Напрасно, Василий Петрович, вы не хотите доставить мне это
наслаждение, совершенно напрасно! Ваша скромность паче гордости.
Его посещение оставило неприятный осадок.
Были и еще кое-какие мелочи этого же порядка, вроде того,
что при встрече с Василием Петровичем на улице некоторые знакомые
раскланивались с подчеркнутым уважением, в то время как другие, напротив,
здоровались крайне сухо, всячески стараясь показать свое неодобрение.
Перед самым рождеством разразилась катастрофа.
Глава 4
Крупные неприятности
Павлик, которого только что «распустили» на каникулы,
расхаживал перед домом в своей слишком длинной зимней шинели, сшитой «на рост»,
и в новых калошах, которые удивительно приятно хрустели по свежему декабрьскому
снежку, оставляя превосходные зернистые отпечатки с овальным клеймом
посередине. В ранце у Павлика находился табель с отличными отметками за вторую
четверть, без неприятных замечаний и выговоров и даже с пятерками за внимание,
прилежание и поведение, что, говоря по совести, было несколько преувеличено. Но
Павлик благодаря своим невинным, шоколадно-зеркальным милым глазкам обладал
счастливой способностью всегда выходить сухим из воды.
Настроение у мальчика было вполне предпраздничное, и только
в самой глубине души шевелился неприятный червячок беспокойства. Дело в том,
что сегодня перед выходом из гимназии приготовительный класс не удержался и
опять устроил обструкцию. На этот раз обструкция заключалась в том, что, желая
отомстить грубому и нелояльному швейцару, не хотевшему открыть двери до звонка,
ученики приготовительного класса коллективно бросили калошу в чугунную печку
рядом со швейцарской, вследствие чего повалил едкий дым от горящего каучука, и
нелояльному швейцару пришлось заливать печку водой. В это время прозвенел
звонок, и приготовительный класс в полном составе успел разбежаться. Теперь
Павлик опасался, как бы это происшествие не стало известно инспектору и не
вызвало серьезных последствий. И это слегка омрачало чистую радость наступивших
каникул.
И вдруг Павлик увидел именно то, чего он больше всего
боялся. По улице прямо на него шел курьер в фуражке с синим околышем и в пальто
с барашковым воротником, из-под которого виднелся синий стоячий воротник
мундира. Под мышкой он держал большую разносную книгу в мраморном переплете.
Курьер неторопливо подошел к воротам, посмотрел на треугольный фонарь с номером
дома и остановился. У Павлика упало сердце.
– Где здесь квартира господина Бачей? – спросил курьер.
И Павлик понял, что он погиб. Это, конечно, был официальный
письменный вызов родителям для объяснений по поводу поведения ученика
приготовительного класса Бачей Павла, то есть самое страшное, что только могло
произойти с гимназистом.
– А что? Вызывают родителей? – с жалкой улыбкой спросил
Павлик, не узнавая своего голоса, и, весь залившись краской, добавил: – Вы,
дяденька, можете дать повестку мне, а я уж передам, а то что вам подыматься по
лестнице!
– Приказано под расписку! – строго сказал курьер, поправляя
солдатские усы.
– Второй этаж, квартира номер четыре, – прошептал Павлик,
чувствуя, что ему делается жарко, душно, тошно и ужасно.
Мальчик даже не сообразил, что курьер незнакомый. Впрочем,
Павлик ведь учился всего лишь первый год и мог не знать гимназических
служителей.
Едва курьер скрылся в парадном, как свет померк в глазах
мальчика. Для него в один миг пропала вся красота мира, который между тем
продолжал оставаться все таким же свежим и прекрасным. Так же заходило за
белоснежным, с синими тенями Куликовым полем, за вокзалом, красное, морозное
солнце; так же за углом с музыкальным шорохом встряхивались крупные бубенцы на
хомуте озябшей извозчичьей лошадки; так же дымились миски с горячим клюквенным
киселем, выставленные кухарками на балконы; так же алели на балконных перилах
толстые валики хрупко-голубого снега, а пар над мисками был такой же
клюквенно-красный, как и сам остывающий кисель; так же празднично дышала улица
бодрым движением езды и ходьбы.
