Однако чутье подсказало Пете, что на самом деле она была не
Джемма и не Ася. Пожалуй, она подходила для онегинской Татьяны. Но Татьяну Петя
тоже отверг. В подобном случае ему следовало стать Онегиным, что никак не
совпадало с его потребностью взаимной любви.
Княжна Мери и Бэла тоже не подходили, хотя бы потому, что
Пете порядочно-таки надоело быть Печориным, чем он в последнее время сильно
злоупотреблял.
Больше всего годилась Вера из «Обрыва». В ней тоже было
что-то непокорное и таинственное. В таком случае Пете оставалась роль Марка
Волохова, так как на неудачника Райского он был решительно не согласен. Что ж,
Марк Волохов – это совсем не плохо. Он еще никогда не был Марком Волоховым.
Петя не успел окончательно остановиться на Вере и Марке Волохове, как ему вдруг
показалось, что Клара Милич с ее таинственным загробным поцелуем есть именно
то, что надо. Она – Клара Милич. Что может быть лучше? Но в ту же минуту
внутренний голос сказал Пете, что это тоже неправда.
Между тем любовь не ждала, она не терпела ни малейшего
промедления. И вот, наскоро смешав Татьяну, Веру, Асю, Джемму, оставив
загробный поцелуй Клары Милич и прибавив черный бант в каштановой косе, Петя в
конце концов получил «ее» – ту единственную, нежную, на всю жизнь любимую и
любящую, с которой его так мимолетно свела судьба и так безжалостно разлучила.
Горькое чувство разлуки овладело Петиной душой. Все время он
испытывал странное одиночество. Он втайне упивался этим одиночеством, хотя оно
не только не мешало счастью путешествия по Швейцарии, но даже как бы усиливало
его.
Больше он не был ни Печориным, ни Онегиным, ни Марком
Волоховым. Он был самим собой, но только каким-то новым, вдруг возмужавшим.
Василий Петрович не без тайной тревоги наблюдал, как
меняется Петя, на глазах превращаясь из мальчика в юношу. Он чувствовал, что с
его сыном происходит что-то непонятное, и приписывал это обилию новых
впечатлений. Возможно, так и было. Но он даже приблизительно не мог себе
представить всей той чепухи, вызванной слишком пылким воображением, в которую
была погружена Петина душа. Он иногда брал Петю за плечи, заглядывал ему в глаза
и своей большой рукой с узловатыми жилами ерошил его волосы.
– Что, Петушок, что, маленький? – ласково спрашивал он сына.
И тогда Петя, готовый заплакать от жалости к себе, мрачно
отстранялся и глухо произносил:
– Я не маленький.
При каждом удобном случае он стал пристально смотреться в
зеркало, стараясь придать своему лицу мрачное и мужественное выражение. Он стал
особенным образом причесывать волосы отцовской щеткой, которую старательно
мочил водой, прилагая все усилия, чтобы волосы не торчали на макушке.
Глава 30
Вьюга в горах
В Интерлакене по настоянию Пети были куплены шерстяные плащи
и альпенштоки – длинные палки с железными наконечниками для подъема в горы.
Петя стал поговаривать о зеленой тирольской шляпе с фазаньим пером и о башмаках
со стальными шипами. Но отец, боявшийся потратить лишний сантим, решительно
отказался и не на шутку рассердился.
Даже в самые жаркие дни Петя старался не снимать плаща и
носил его не просто, а на испанский манер, закидывая угол через плечо. Если на
Павлике плащ выглядел, как скромная пелерина, то на Пете он превращался в
«альмавиву».
Павлик простодушно волочил за собой длинную палку, покрытую
вишневой корой; Петя опирался на нее, как на посох.
Иногда он мрачно улыбался, отходил в сторону и некоторое
время одиноко стоял на скале, рассматривая о высоты птичьего полета
какую-нибудь деревушку, с маленькой, хорошенькой кирхой на дне долины.
Однажды он уговорил отца подняться в горы в дурную погоду,
когда самопишущий барометр на площади Флюэлена чертил на бумажной ленте
незаметно вращающегося барабана зловещую ломаную линию.
– Но ведь там сейчас туман, вьюга, и мы ничего не увидим,
только зря потратим деньги на фуникулер, – говорил отец, который недавно с
ужасом выяснил, что круговые билеты не распространяются на линии фуникулеров.
Но Петя с жаром стал доказывать, что в хорошую погоду в горы
поднимаются решительно все, и тогда там нет ничего интересного, кроме надоевших
снеговых вершин и глетчеров, в то время как в дурную погоду, когда все другие
путешественники трусливо сидят внизу, в отелях, именно и надо подниматься в
горы, для того чтобы своими глазами увидеть снежную бурю в июле.
– Ты пойми, что этого же никто, никто не увидит, кроме нас!
– настойчиво повторял Петя.
В конце концов он убедил отца, и они сели в косой, ступенчатый
вагон электрического фуникулера, который медленно повез их почти вертикально
вверх по зубчатым рельсам.
Как и следовало ожидать, кроме них, в вагоне не было других
пассажиров. Долго ползли по очень крутому склону, поросшему сначала сосновым
лесом, а потом еловым. Деревья плавно сползали вниз по диагонали, так что
сначала Петя видел над собой их корни, а потом под собой острые верхушки,
увешанные шишками, которые, уменьшаясь, скрывались внизу, в солнечном тумане
жаркого июльского дня. Иногда среди папоротников кипели белые лестницы
водопадов.
Становилось свежей. Кончился лес. Сверху сползла последняя
станция чистенький домик с мокрой крышей. Семейство Бачей вышло из вагона.
Василий Петрович порылся в бедекере, и они отправились дальше пешком в гору, среди
черных валунов, покрытых серебристыми лишаями.
Здесь уже замечались первые признаки тумана. Было трудно
идти в скороходовских сандалиях вверх по скользкой кварцевой щебенке.
Каменистая почва была покрыта стелющейся растительностью – цикламенами, альпийской
розой. И наконец, среди сырого мха Петя нашел первый эдельвейс, странный
мертвый цветок в виде звездочки, как бы вырезанной из белого сукна. Петя сорвал
его и прицепил к груди, засунув в вырез своей матроски.
Линия горизонта стала очень высоко и близко, и оттуда,
переваливаясь, полз серый туман. Все вокруг потемнело. Они вошли в облако.
Стало очень холодно. В одну минуту шерстяные плащи поседели от водяной пыли. Их
охватили густые сумерки. Подул пронзительный ветер, неся прямо в лицо потоки
мелкого ледяного дождя.
Василий Петрович сердито велел возвращаться назад. Но Петя
решительно продолжал шагать в гору, декоративно кутаясь в плащ и стуча железным
наконечником альпенштока по мокрым камням.
Стало еще холодней. Среди капель дождя замелькали сначала
мокрые, а потом и сухие снежинки. Мгновенно дождь превратился в снежную метель.
– Назад! Сию же минуту вернись! – кричал отец.
