— Попробуй мне объяснить, — попросил.
— Не знаю, я просто подумал, что мне бы понравилось писать портреты.
— О’кей, это я понял.
— Разумеется, речь не идет о картинах. Я бы хотел писать портреты словами.
— Да.
— Но все остальное должно быть так, как будто это картины… мастерская, натурщик, все то же самое.
— Они тебе будут позировать?
— Что-то в этом роде.
— А потом?
— Потом, думаю, понадобится масса времени. Но в конце концов я примусь писать, и получится портрет.
— Портрет в каком смысле? Описание?
Джаспер Гвин надолго задумался. В этом и заключалась проблема.
— Нет, не описание, это бы не имело смысла.
— Но художники работают так. Видят руку и пишут руку, все, конец. А что будешь делать ты? Напишешь что-то вроде «белоснежная рука покоится лениво» и т. д., и т. п.?
— Вот уж нет, это вообще немыслимо.
— Тогда что?
— Не знаю.
— Не знаешь?
— Нет. Я должен создать себе условия для того, чтобы сделать портрет, тогда и получится понять, что может в точности значить писать словами, а не красками. Писать портрет словами.
— Значит, сегодня и сейчас ты не имеешь об этом ни малейшего понятия.
— Кое-какие предположения.
— Например?
— Не знаю; думаю, речь пойдет о том, чтобы привести домой этих людей.
— Привести домой?
— Не знаю, похоже, не получится тебе объяснить.
— Мне нужно выпить. Не клади трубку, даже не вздумай отключаться.
Джаспер Гвин остался стоять с трубкой в руке. На заднем плане было слышно ворчание Тома. Тогда Джаспер Гвин положил трубку и не спеша направился к туалету, прокручивая в голове массу идей, касающихся этой истории с портретами. Подумал, что единственным решением будет попробовать, ведь он не знал в точности, куда придет, когда начинал писать тот триллер об исчезновениях в Уэллсе, просто имел в голове определенный способ действия. Помочился. И в тот раз, если бы Том заставил объяснить до начала писания, что он задумал сделать, Джаспер Гвин, скорее всего, не знал бы, что ответить. Спустил воду. Начинать первый роман было не большим безрассудством, чем снять мастерскую, чтобы писать портреты словами, не зная в точности, что это значит. Вернулся к телефону, снова взял трубку.
— Том?
— Джаспер, можно начистоту?
— Конечно.
— Выйдет не книга, а ужасная херня.
— Нет, ты не понял, это будет не книга.
— А что тогда?
Джаспер Гвин воображал, как люди унесут домой эти заполненные словами страницы, запрут их в ящике стола или положат на журнальный столик. Так можно хранить или выставить фотографию, повесить картину на стену. Эта сторона дела воодушевляла его. Никаких пятидесяти двух пунктов, просто соглашение между ним и этими людьми. Все равно что сколотить для них стол или вымыть машину. Ремесло. Он напишет словами, какие они, вот и все. Станет их переписчиком.
— Это будут портреты, и довольно, — сказал он. — Кто за них заплатит, заберет к себе домой, и делу конец.
— Заплатит?
— Конечно. Разве люди не платят за то, чтобы с них сняли портрет?
— Джаспер, но платят за картины, к тому же люди давно не заказывают портретов, разве что королева да еще пара мудаков, которым нечем заполнить стены, пустившиеся в рост.
— Да, но мои портреты пишутся словами, это другое.
— Это еще хуже!
— Не знаю.
Они немного помолчали. Было слышно, как Том глотает виски.
— Джаспер, может, будет лучше поговорить об этом в другой раз?
— Да, наверное, да.
— Поразмыслим хорошенько и поговорим.
— Согласен.
— Я должен это переварить.
— Да, понимаю.
— А в остальном у тебя все в порядке?
— Да.
— Тебе ничего не нужно?
— Нет. То есть одну вещь, может быть.
— Говори.
— Ты не знаешь какого-нибудь агента по недвижимости?
— Того, что подбирает дома?
— Да.
— Джон Септимус Хилл, один из лучших. Помнишь его?
Джаспер Гвин вроде бы припомнил очень высокого человека с безупречными манерами, одетого с нарочитой элегантностью. Он был на свадьбе.
— Сходи к нему, не прогадаешь, — сказал Том.
— Спасибо.
— Ты что, хочешь переехать?
— Нет, думаю снять мастерскую, подходящее место для писания портрета.
Том Брюс Шепперд возвел глаза к небу.
16
Когда Джон Септимус Хилл протянул ему анкету, предназначенную для того, чтобы клиент указал свои требования, Джаспер Гвин попытался было вникнуть в вопросы, но в конце концов оторвал взгляд от листков и спросил, нельзя ли объяснить устно.
— Уверен, так у меня лучше выйдет.
Джон Септимус Хилл взял анкету, скептически воззрился на нее, потом бросил в корзину.
— Ни единая душа до сих пор не удосужилась ее заполнить.
Идея, объяснил он, принадлежала его сыну: он уже несколько месяцев работает здесь, ему двадцать семь лет, и он вбил себе в голову, что нужно модернизировать стиль работы агентства.
— Я склонен полагать, что старый способ вести дела достаточно хорош, — продолжал Джон Септимус Хилл, — но, как вы легко можете представить себе, по отношению к детям невольно проявляешь безрассудную снисходительность. У вас есть дети?
— Нет, — сказал Джаспер Гвин. — Я не верю в брак и не подхожу для роли отца.
— Крайне разумная позиция. Может, начнете с того, что скажете мне, сколько вам нужно квадратных метров?
Джаспер Гвин был готов к такому вопросу и дал на него точный ответ.
— Мне нужна одна комната величиной с половину теннисного корта.
Джон Септимус Хилл и бровью не повел.
— На каком этаже? — осведомился он.
Джаспер Гвин объяснил, что представляет себе эту комнату выходящей во внутренний сад, но прибавил, что, возможно, последний этаж тоже подойдет, главное, чтобы там было абсолютно тихо и спокойно. Хорошо бы, заключил он, если бы пол был запущенный.
Джон Септимус Хилл ничего не записывал, но, казалось, складывал данные в какой-то уголок своего мозга, будто выглаженные простыни в шкаф.
