Чужестранец опустил глаза. И тихо ответил:
– Меня зовут Одиссей, я родом с Итаки и однажды вернусь туда.
Другая красота. Заметки о войне
«Илиаду» необходимо читать в нужный момент. И если, как довелось это мне, «переписывать» ее, то вовремя: в годы войны. Хотя мне по-прежнему кажется, что слово «война» не подходит для определения происходящих в мире событий (на мой взгляд, это просто удобное слово): мы, безусловно, живем в такое время, когда проявления варварства, тысячелетиями связывавшиеся с военными действиями, стали частью нашей повседневной жизни. Сражения, убийства, насилие, пытки, казни и предательства. Доблесть, оружие, стратегические планы, добровольцы, ультиматумы и воззвания. Из каких-то недр, которые, полагали мы, уже не раскроются, вновь появился на поверхности земли весь этот жестокий и блестящий инструментарий, с незапамятных времен бывший принадлежностью воюющего человечества. В подобном контексте – исключительно деликатном и чреватом скандалами – даже мелочи становятся значимыми. Публичное чтение «Илиады» – это мелочь, но не обыкновенная. «Илиада» (я поясню свою мысль) – история войны, где нет места благоразумию и полутонам. Она была создана, чтобы воспеть воюющее человечество, и воспела его настолько ярко, что не затерялась в веках и дошла до нынешнего поколения людей, продолжая славить торжественную красоту и внезапный порыв – то есть именно то, чем всегда была и будет война. В школе, возможно, об «Илиаде» говорят по-другому. Но суть именно в этом: «Иллиада – памятник войне.
Сам собой возникает вопрос; какой смысл уделять сейчас столько места, внимания и времени памятнику войне? Как же так получилось, что из всей массы написанного человечеством нас привлекла именно эта история, словно именно она проливает свет на загадки нашего времени?
Я думаю, что правильный ответ на эти вопросы может дать лишь тот, кто способен до конца понять наше отношение ко всем историям о войне, а не только к данной, и осознать человеческую потребность в их рассказывании. Но это слишком сложный вопрос, и, естественно, я не претендую на его немедленное решение. Я могу лишь, оставаясь в рамках «Илиады», отметить две вещи, пришедшие мне в голову за год постоянной работы над ее текстом, – они резюмируют все то, что в этой истории явилось мне с силой и ясностью подлинного открытия.
Первая. Меня поразило, с какой силой, я бы даже сказал состраданием, в «Илиаде» переданы чувства побежденных. Эта история написана победителями, а между тем не меньше, если не больше, запоминаются человечные образы троянцев. Приам, Гектор, Андромаха и другие, вплоть до эпизодических персонажей – Пандара и Сарпедона. Работая над текстом, я обнаружил эту необычайную способность греков быть голосом всего человечества, а не только выражать самих себя. Я также осознал, что между строк памятника войне они умудрились написать об упорном стремлении к миру. С первого взгляда ослепленный блеском доспехов и доблестью героев, читатель этого не замечает. Но при более вдумчивом чтении можно открыть совершенно неожиданную «Илиаду». Я имею в виду женское начало поэмы. Часто именно женщины прямо озвучивают стремление к миру, незаметные на фоне воинских подвигов, они воплощают собой подспудно и параллельно существующую цивилизацию, свободную от воинского долга. Они уверены в том, что можно жить по-другому, и вслух говорят об этом. Наиболее сильно женская тема звучит в шестой песни – маленьком шедевре сентиментальной геометрии. На короткие украденные у войны мгновения Гектор возвращается в город и встречает трех женщин – это похоже на путешествие в другую часть света. При внимательном чтении мы понимаем: все три обращают к нему одну и ту же просьбу о мире, но каждая с особой эмоциональной окраской. Мать приглашает его к молитве. Елена предлагает ему отдохнуть подле себя (возможно, не только отдохнуть). Андромаха упрашивает Гектора быть прежде всего мужем и отцом и лишь потом героем и воином. В этом последнем диалоге с наибольшей, почти поучительной ясностью проявляется столкновение двух миров, за каждым из которых стоит собственная система ценностей. Более примитивная и безрассудная у Гектора, современная и намного более человечная у Андромахи. Разве не удивительно, что греческая цивилизация, воинственная и мужская, увековечила женский голос и женскую потребность в мире?
Благодаря голосам женщин, мы узнаем о существовании женского начала в «Илиаде», но потом повсюду наталкиваемся на его проявления: неясные, едва уловимые, но невероятно стойкие. Я, например, чувствую сильнейшее влияние женского восприятия мира в тех бесчисленных местах поэмы, где герои, вместо того, чтобы сражаться, разговаривают. Читатель перестает ненавидеть эти бесконечные собрания и вечные споры только тогда, когда начинает понимать, что они на самом деле означают: прениями воины пытаются оттянуть, насколько возможно, сражение. Герои поэмы подобны Шахразаде, отсрочивающей казнь разговорами. Слово – это оружие против войны. Обсуждая военные планы, они не воюют, а, следовательно, спасаются от битвы. Они все обречены на смерть, но растягивают свою последнюю сигарету на целую вечность и «курят» ее с помощью слов. Потом, выходя наконец на поле боя, они превращаются в ослепленных яростью солдат, фанатично преданных долгу, позабывших обо всех отговорках. Но сначала, сначала долгий период благоразумной женской медлительности и детских оглядок назад.
Наиболее ярко и совершенно это нежелание героя воевать проявляется, естественно, в Ахиллесе. Именно он в «Илиаде» дольше всех не выходит на поле боя. И, как женщина, наблюдает за войной издалека, играя на кифаре и оставаясь подле тех, кого любит. Именно он, самое жестокое и фанатичное, буквально сверхчеловеческое воплощение военного духа. В этом заключается потрясающая геометрия «Илиады». Где сильнее всего триумф воинственной культуры, там больше всего женского стремления к миру. В итоге все то, что скрыто в других героях, вырывается на свободу в Ахиллесе, с его манерой говорить прямо и ясно. Ответ Ахиллеса посланникам Агамемнона, возможно, самый неистовый и неоспоримый призыв к миру, который наши предки нам оставили:
С жизнью, по мне, не сравниться ничто: ни богатства, какими
Сей Илион, как вешают, обиловал, – град, процветавший
В прежние мирные дни, до нашествия рати ахейской;
Ни сокровища, сколько их каменный свод заключает
В храме Феба пророка в Пифосе, утесами грозном.
Можно все приобрестъ, и волов, и овец среброрунных.
Можно стяжать и прекрасных коней, и златые треноги;
Душу ж назад возвратить невозможно; души не стяжаешь,
Вновь не уловишь ее, как однажды из уст улетела
[13]
.
Эти слова могла бы произнести Андромаха, но в «Илиаде» они вложены в уста Ахиллеса, верховного жреца религии войны, и именно поэтому они звучат на удивление убедительно. С помощью этого призыва, погребенного под памятником войне, «Илиада» прощается с войной, выбирая жизнь, и предвосхищает приход новой цивилизации, создать которую греки не были способны, но тем не менее смогли почувствовать ее приближение, распознать ее и сберечь в хорошо охраняемом тайнике своего восприятия мира. Возможно, поэма призывает нас воплотить в жизнь этот призыв к миру, унаследованный нами от древних.
