— А Матиас?
— Матиас как будто опьянел. Начал крушить все вокруг. Потом вышел и где-то бродил. Под утро возвратился домой. Он отправился к тайнику с золотом, но тайник оказался пуст. Матиас понял, что Арни все унес. И вместе с остальными пятью пустился галопом по следам Арни.
— Все те же главы семейств?
— Они были его друзьями.
— А потом?
— Четыре дня спустя в город вернулись их лошади. К седлам были приторочены отрубленные головы всех пяти. С выжженными глазами.
Фил Уиттачер задумался.
— В котором часу вернулись лошади?
— Глупый вопрос.
Фил Уиттачер вскинул голову.
— О'кей, Это случилось когда: ночью, днем?
— Вечером.
— Вечером?
— Да.
Фил Уиттачер встал. Подошел к окну. Взглянул на улицу, на пыль, бьющую по стеклам.
Ему стоило большого труда спросить, но все-таки он спросил об этом:
— Это Арни убил время?
Сестры Дольфин молчали.
— Это он?
Сестры Арни сидели, опустив головы, положив руки на колени. И вдруг ответили в два голоса:
— Да. Он унес с собой все время.
Фил Уиттачер взял свой плащ и шляпу. Сестры Дольфин сидели в той же позе. Словно у фотографа.
— А те часы… серебряные часы, неизвестно, что с ними?
— Нет.
— Их не нашли привязанными к седлу? Или у Матиаса в кармане?
— Нет.
Фил Уиттачер тихо произнес: ну вот.
Потом громко:
— Спокойной ночи.
И вышел. Дойдя до салуна, он уже собирался подняться к себе в комнату, когда увидел самого обыкновенного индейца, старого и пьяного. Индеец сидел на земле, прислонившись к стене. Уиттачер остановился. Повернулся к индейцу и замер, присев перед ним на корточки.
Потом спросил:
— Тебе что-нибудь говорит имя Арни Дольфин?
Глаза индейца напоминали два камня, вставленных в морщинистую маску.
— Ты слышишь меня? Арни Дольфин. Ваш друг Арни. Великий Арни Дольфин…
Глаза индейца не шелохнулись.
— Я говорю с тобой… Арни Дольфин, этот грязный дерьмовый ублюдок Арни, сукин сын Арни.
И шепотом:
— Убийца времени.
Глаза индейца не шелохнулись.
Фил Уиттачер улыбнулся.
— Ты вспомнишь об этом, когда будет нужно.
Индеец прикрыл на мгновение веки.
— Он сумел завести часы? — спрашивали у Шатци, спрашивали почти все. Шатци смеялась. Возможно, она и сама не знала. Интересно, как делаются эти вестерны. Наверное, если сочинил начало, то конец выдумываешь не сразу, а по ходу дела. Получился бы у меня вестерн или нет? Один раз у меня получился ребенок. Но это запутанная история. Я тоже не знала, чем все кончится. Доктор говорит мне: когда вылечитесь, то наберетесь терпения и все мне расскажете. Интересно, когда это будет. Помню, что его звали Гульд. Помню и другие вещи. Иногда просто замечательные, но все равно больно их вспоминать. Да, вот единственное, что я ненавидела в Шатци. Она говорила о мальчике, моем мальчике, как ни в чем не бывало. Этого я не выносила. Мне не хотелось, чтобы она о нем говорила. Не понимаю, как они могли подружиться, ведь Шатци лет на пятнадцать старше. И я не хочу знать, что было между ними, не хочу знать, уберите эту девчонку, не хочу больше ее видеть, доктор, оставьте меня в покое, что делает здесь эта девчонка? уберите эту девчонку, ненавижу ее, уберите, или я ее прикончу.
Гульду больше ничто не нужно. Гульду больше никто не нужен. Так она говорила.
Она провела здесь шесть лет. В какой-то момент уехала в Лас-Крусес. По ее словам, там нашлась работа в супермаркете. Но через несколько месяцев ее опять видели здесь. Оказалось, ей не нравились спецпредложения. Приходилось все время убеждать людей купить то, что им не нужно. Полный идиотизм. Так что она вернулась в больницу. И правда, здесь редко после двух истерических припадков тебе предлагают третий плюс возможность выиграть бесплатный сеанс электрошока. В этом смысле я не могу ее ни в чем упрекнуть. Жила одна в пристройке. Я часто советовала ей выйти замуж. А она отвечала: уже. Но я не вспоминаю ничего из ее жизни до нашего знакомства. Ясно, что у нее никого не было. Как ни странно, у девушки никого не было. Вот этого я в ней не понимала: как можно оставаться, скажем прямо, совсем одной. Здесь, в госпитале, все у нее пошло вкривь и вкось из-за этой истории с кражей. Говорили, что она ворует деньги из аптечной кассы. Что она занималась этим несколько месяцев подряд, что ее предупреждали, но все продолжалось. Я думаю, это неправда. Просто кое-кто терпеть ее не мог, здесь, в больнице, и на нее рады были настучать. Такое рассказывали, что я не верила, считала сплошными наговорами. Она ничего не сказала. Взяла свои вещи и ушла. Хэлли, мой муж, подыскал ей место секретарши в Ассоциации вдов солдат и офицеров. Трудно поверить, но это оказалось забавным. Вдовы солдат и офицеров вытворяют такое, что и представить невозможно. Иногда мы виделись там. Ей выделили стол. Работа легкая. И куча времени, чтобы сочинять вестерн.
Фил Уиттачер встал, окинул взглядом старого индейца и вошел в салун.
— Это все равно, что выжимать сок из булыжника. Вот уже много лет никто не слышит от него ни слова, — заметил Карвер, вытирая энный по счету стакан.
— А-а.
— Виски?
— Пожалуй, это мысль.
— Значит, виски.
Фил Уиттачер оперся на перила балкона.
Карвер налил ему стакан виски.
Фил Уиттачер стремился не думать. Но тем не менее думал.
— Карвер…
— Да?
— В этом проклятом городе был кто-нибудь, кто ненавидел Арни Дольфина?
— До его ухода?
— Сейчас тут все хороши.
— Ага.
— Но до ухода?
Карвер пожал плечами.
— У кого в этом мире нет врагов?
Фил Уиттачер допил виски. Поставил стакан на стол.
— Карвер…
— Да?
— Матиас, брат Арни. Матиас ненавидел его?
Карвер остановился. Поглядел на Уиттачера.
— У тебя был когда-нибудь брат, он же — бог?
— Нет.
— Ну вот. Ты бы его ненавидел каждую секунду. Втайне. И так сильно, как только возможно.
Над столом висели два снимка. Раньше они принадлежали Шатци. Один — Ева Браун. Другой — Уолт Дисней.
