— Хороший микрофон. Где покупал?
— Я не покупаю микрофоны, Ларри… послушай… ты предполагал закончить бой так скоро, как…
— Моя сестра оценила бы.
— Я говорю, что…
— Нет, серьезно. Знаете, она во всем подражает Мэрилин Монро, когда поет — просто вылитая Мэрилин, тот же голос, слово даю, вот только микрофона у нее нет…
— Послушай, Ларри…
— Обычно она обходится бананом.
— Ларри, скажи что-нибудь про своего противника.
— Да. Скажу.
— Давай.
— Я скажу кое-что про моего противника. Моего противника зовут Ларри Горман. Почему меня упорно ставят перед этими колодами, голыми, в громадных перчатках? В гробу я их видел. Мне остается одно: вышвырнуть их с ринга, и все.
— ГУЛЬД, КАКОГО ХРЕНА, ТЫ ВЫЙДЕШЬ ОТТУДА ИЛИ НЕТ?
Голос принадлежал Шатци. Он доносился с другой стороны двери. Двери ванной комнаты.
— Иду-иду.
Музыка льющейся воды. Кран в положении on. Кран в положении off. Пауза. Открывается дверь.
— Тебя ждут уже полчаса.
— Иду.
К Гульду приехали телевизионщики. Они хотели снять репортаж для специального выпуска в пятницу вечером. Название: «Портрет ребенка-гения». Камеру поставили в гостиной. Расчет был на получасовое интервью. Должна была получиться очень грустная история про мальчика, из-за своего ума обреченного на одиночество и успех. Великолепный замысел: найти кого-нибудь, чья жизнь превратилась в трагедию не потому, что он — ничтожество, а наоборот: потому что он самый-самый. Даже если и не великолепный замысел, все равно — идея неплохая.
Гульд уселся на диван перед камерой. Пумеранг пристроился рядом, тоже на диване. Дизель на диване не помещался и поэтому сел на пол, хотя это и заняло некоторое время. К тому же непонятно было, кто извлечет его оттуда. Короче. В комнате установили микрофоны, зажгли лампы. Интервьюистка натянула юбку на скрещенные ноги.
— Все в порядке, Гульд?
— Да.
— Осталось только проверить микрофоны.
— Да.
— Ты не хочешь сказать что-нибудь сюда в микрофон, все равно что?
— Нет, я не хочу сказать ничего в микрофон, ни за что, даже если вы заплатите мне миллиард…
— Хорошо-хорошо, о'кей, тогда можно начинать. Ты готов?
— Да.
— Смотри на меня, о'кей? Выбрось из головы камеру.
— Ладно.
— Тогда поехали.
— Да.
— Господин Гульд… или я могу называть тебя просто Гульд?
— …
— Отлично, пусть будет просто Гульд. Послушай, Гульд, когда тебе стало ясно, что ты не такой, как другие дети, я имею в виду, что ты гений?
ПУМЕРАНГ (не сказал): Сложно сказать. А вам, например, когда стало ясно, что вы — круглая дура? В один прекрасный момент или понемногу, когда вы стали сравнивать ваши отметки с отметками других учеников, а потом заметили, что на вечеринках никто не хочет играть с вами в «крокодила»?
— Гульд?
— Да?
— Я хотела бы знать… ты можешь вспомнить что-нибудь из раннего детства, какой-то случай, историю, после чего тебе сразу стало ясно, что ты отличаешься от других детей?
ДИЗЕЛЬ: Да, я помню прекрасно. Знаете, мы ходили в парк большой компанией, все ребята из нашего квартала… там были качели, горки и все такое… отличный парк, туда ходили днем, когда было солнце. Ну вот, тогда я не знал, что я… отличался от всех, скажем, я был уже довольно взрослый, но… ребенок не может знать, отличается он или нет… я был там самый взрослый, да, и однажды я забрался на горку, в первый раз, горка вообще-то была для малышни, но в тот день меня никто не видел, никто не знал, сколько мне лет, так что я стал забираться на горку, и вот что случилось: первый раз я не смог съехать по горке, я не поместился в желобок, мой зад туда не поместился, не поместился, понимаете? Я делал все, что мог, но этот хренов зад никак не хотел туда влезать… дурацкий случай, но делать нечего, мой зад не помещался. Так что я повернулся обратно и спустился с горки, но по лестнице. Вы знаете, что такое спускаться с горки по лестнице? Вы когда-нибудь пробовали? Чтобы все вокруг на вас глазели? Вы понимаете, что это значит? Может быть, понимаете, а? Куча народу спускается с горки по лестнице. Замечали? Куча народу, для которого это плохо кончается, вот так.
— Гульд?
— Да?
— Все в порядке?
— Да.
— О'кей, о'кей. Значит, так, послушай… ты не хочешь рассказать нам, какие у тебя отношения с другими детьми. У тебя есть друзья, с которыми ты играешь, занимаешься спортом и так далее?
ПУМЕРАНГ (не сказал): Я люблю нырять в воду. Там все по-другому. Нет звуков, ты не можешь издать звук, даже если захочешь, под водой нет звуков. Ты движешься медленно, не можешь делать резких движений или там быстрых движений, ты должен двигаться медленно, все должны двигаться медленно. Ты не можешь себя поранить, никто не даст тебе шлепка по заду или еще по чему-нибудь, классное место. Знаете, лучше не найти места, чтобы поговорить. Вот это мне нравится, говорить под водой, лучше места нет, можно говорить и… можно говорить, вот, все могут говорить как хотят, просто фантастика, как там хорошо говорится. Жаль только, что там нет… что нет никого, кроме тебя, то есть это была бы просто фантастика, но почти всегда нет никого, с кем поговорить, обычно ты никого не встречаешь. Ведь правда жаль?
— Гульд, ты не хочешь прерваться? Можно сделать перерыв и начать снова, когда тебе будет удобно.
— Нет, спасибо, все нормально.
— Точно?
— Да.
— Может быть, ты сам хочешь о чем-то рассказать?
— Нет, лучше задавайте вопросы, так проще.
— Правда?
— Да.
— О'кей… послушай…
— …
— Послушай… то, что ты мальчик… необычный, будем говорить как есть… необычный… я имею в виду, с другими ребятами у тебя все в порядке? Есть контакт?
ДИЗЕЛЬ: Знаете что? Это их проблемы. Я слишком часто думал об этом и понял, что дело обстоит именно так, это их проблемы. У меня с ними нет проблем, я могу пожимать им руки, разговаривать, играть с ними, но я почти не вспоминаю, что все так и есть, я забываю, а они — никогда. Никогда. Время от времени я вижу, что они хотели бы пойти со мной куда-нибудь, но словно боятся, что им будет больно, что-то в этом роде. Они понятия не имеют, с чего начать. Они могут, допустим, рассказать кучу историй о том, что я умею и чего не умею, они воображают неизвестно что или пытаются догадаться, что может меня достать, скажем, что меня выведет из себя, разозлит, и все идет наперекосяк, они думают, что этого делать не нужно. Никто им не объяснил, что те люди, необычные, как вы сказали, что они тоже нормальные, они хотят того же, что все, они боятся того же, совершенно то же самое, можно быть в чем-то необычным, а в остальном нормальным, должен же кто-то им был объяснить. А они считают, что это сложно, и в конце концов устают, они не приближаются к тебе, потому что ты для них — проблема, понимаете? Проблема. Ни один человек не пойдет в кино вместе с проблемой, честное слово. Это значит, если у тебя есть хоть какой-то задрипанный приятель, с которым можно пойти в кино, то лучше с ним, а не с проблемой. Смелости у них не хватит пойти со мной, вот что.
