Эх, эх, мама бы порадовалась, наверное… Ирма хлюпнула носом.
Но мама пропала без вести — уже давным-давно. Ирма её почти не помнила, жила с бабушкой, маминой мамой, а про папу ей вообще никогда не рассказывали и на вопросы не отвечали.
Бабушка была строгой, могла и хворостиной отходить за малейшую шалость. Её Ирма боялась и не любила, однако бабушкина избушка на краю Поколя была для неё единственным домом.
А потом бабушка вдруг умерла. Внезапно, в один день. Утром была, как всегда, строгая, с недовольно поджатыми губами, гоняла Ирму почём зря; а к вечеру вдруг как-то притихла, ходила бледная и скособоченная, потом прилегла на кровать, закрыла глаза — да так их и не открыла.
…Бабушку схоронили, но домик Ирме не достался: явились какие-то бородатые купцы, потрясая непонятными свитками — якобы открылись какие-то долги. Это теперь она, Ирма, знает, что это такое, а тогда понятия не имела. Так она и оказалась в услужении у Свамме-гнома.
И от мамы — ни слуху ни духу…
Путь до Синехатовки всегда считался безопасным даже для детей. Разбойники никогда тут не появлялись, «озоровали», как говорил Свамме-гном, сильно южнее, на большой дороге, где проходили богатые купеческие караваны из дальних стран. Пока шагала, Ирма встретила пяток таких же пешеходов, как и сама, проехали трое всадников, прогрохотала пара телег. Нечего бояться.
…Человек в тёмном плаще возник у поворота, соткался словно из ничего. Только что под старой сосной ничего не было — а вот, глянь, он уже и стоит. Серко замер, не шевелясь, только задние лапки чуть подрагивали; а Ирма вдруг отчётливо до ужаса осознала отданный ей беззвучный приказ: «Иди сюда».
Повернуться и бежать! — но нет, ноги не идут, подкашиваются, и Ирма неловко плюхается прямо на пятую точку.
«Иди сюда», — без слов повторил незнакомец.
Ноги у Ирмы задёргались сами собой, они пытались исполнить чужой приказ, однако девочка, отталкиваясь руками, попыталась отползти.
«Упорствуешь», — сказал незнакомец. Ирма увидела его лицо — красивое и бледное, обрамлённое бело-льдистыми волосами, льющимися на плечи, словно вода. Большие миндалевидные глаза смотрели твёрдо и презрительно; глубокие и тёмные, они разом притягивали и приказывали. Тонкие губы шевельнулись, обнажая идеальные мелкие зубы.
«Иди сюда, поганка!»
— Не пойду! — завизжала Ирма в голос. — Спасите-помогите!
Вязкая и плотная тишина поглотила её крик. Воздух словно сгустился вокруг, не пропуская слова.
Человек с белыми волосами досадливо дёрнул головой, шагнул к ней, протягивая тонкую руку, обтянутую чёрной перчаткой.
Серко сейчас казался самой обычной игрушкой.
До незнакомца оставалось не более двух шагов, когда рот его некрасиво искривился, верхняя губа поползла вверх, обнажая снежно-белые клыки, каких никогда не бывает у человека.
Сказки Свамме-гнома и патера Франкля разом словно ожили в памяти Ирмы.
Охотящийся в ночи. Только… сейчас же яркий день!
— Я выше их всех. Я охочусь, когда пожелаю, — сказал вампир красивым, музыкальным голосом. На сей раз он не пренебрёг обычными словами. — Иди сюда, девочка, тебе будет хорошо. Я обещаю.
Ирма не зря служила в трактире. Что такое имеют в виду мужчины, когда обещают, что «ей будет хорошо», она знала, и притом очень неплохо.
Клыки блестели на солнце, а по вискам и лбу девочки тёк обильный ледяной пот. От охотящихся в ночи нет спасения, говорили сказки. Особенно от тех, кто способен выйти под яркий дневной свет.
— Вот именно, — кивнул вампир. — Не упрямься, и больно не будет.
Он врал. Будет именно что больно, и притом очень.
— Иди сю…
Вампир протянул руку, и в этот миг Серко прыгнул, извернувшись в воздухе, словно заправский живой волк. У милой и симпатичной игрушки вдруг обнаружились внушительные челюсти и клыки, ничуть не уступавшие вампирским. Зубы волчка клацнули, сомкнувшись на запястье нападавшего, и лесную тишину огласил истошный вой.
Охотящийся в ночи отпрыгнул, затряс прокушенной рукой — в дорожную пыль падали тяжёлые капли тёмной крови.
Серко, оскалившись, стоял, упёршись лапами в землю, и глухо рычал, показывая зубы.
— Хороший… у тебя… страж, девочка, — со странным певучим акцентом сказал вампир. Он по-прежнему держался за окровавленное запястье.
«А теперь убери его и иди ко мне», — добавил он уже без слов, присовокупляя к зову что-то ещё, от чего тело Ирмы судорожно дёрнулось, явно собираясь ползти прямиком к Охотящемуся против Ирминой собственной воли.
Волчок молча бросился на вампира — Ирма не смогла даже разглядеть стремительного, почти не заметного глазом движения. Зубы щёлкнули, но на сей раз вампир отделался лишь разорванным рукавом. Охотящийся увернулся не менее стремительно и неразличимо. Теперь он почти не смотрел на девочку — только на Серко.
— Кто ж тебя такого сделал, приятель? — почти пропел вампир.
Волчок не ответил. Он вновь закрывал собой Ирму и сходить с места не собирался.
Дивные глаза Охотящегося сузились. Губы его вдруг растянулись в нехорошую ухмылку, и он помахал остолбеневшей Ирме рукой:
— Мы ещё встретимся, малышка…
Сказал — и исчез.
Хлопая глазами, Ирма только и могла, что пялиться прямо перед собой — тень в чёрном и серебряном скрылась.
Серко подскочил к хозяйке, слегка потянул за рукав платья:
«Бежим. Скорее-скорее. Госпожа Клара».
И они побежали — так, что только пятки засверкали.
* * *
Чащи риэнского заречья пользовались дурной славой. Когда-то давно, когда Клара со Сфайратом едва появились здесь, в здешних лесах нет-нет да и пропадали дети, случалось, что исчезали и взрослые. Волшебницу, успевшую понять к тому моменту, чего именно она хочет от жизни в ближайшие лет двадцать, это никак не устраивало, однако подобных «дурных мест» хватало по округе — магический мир, ничего удивительного. В глухих чащобах таилось немало страховидл, обожавших лакомиться человечиной.
Местные маги, конечно, старались, однако на все селения их не хватало.
…Тогда она была ещё «горяча». Ещё не остыла, не уложила в кладовые памяти тот безумный день на Утонувшем Крабе, то поистине невообразимое сражение, когда в её руках дрожали, просясь в дело, сразу и Алмазный, и Деревянный Мечи, подъятые не против кого-либо, а против самого Спасителя.
Но об этом, конечно, патеру Фруммино знать необязательно.
…Сфайрат поправлялся, ходил сам по горенке нанятого ими домишки. А Клара уже знала, что никуда не уйдёт из этих мест, что берега Риэны станут её берегами, Поколь — её селением; а потому следовало навести хоть какой, а порядок в окрестностях.
