– Чья кровь?
– Родная кровь. Если батька помер, значит, матки его. Немного, пару капель хватит.
– А как же я…
– А как хочешь! – Старуха не дала ей договорить. – То твоя забота, девка. Хочешь Алесю своему помочь, достанешь кровь.
– А, помнится, на болоте вы мою руку резали…
– То другое дело, товарищ твой еще живой был. – Старуха заглянула за занавеску, сказала свистящим шепотом: – Повязаны вы с ним тепереча, на всю жизнь твоей кровью повязаны, девка. Он тебя не видел еще, а уже по имени звал. Снишься ты ему.
– Снюсь? – Сердце вдруг забилось испуганно и радостно одновременно. – А откуда вы знаете, бабушка?
– Знаю! – отрезала старуха. – Завтра приходи с кровью. Если не передумала еще мертвякам помогать.
Мертвякам? Ася крепко зажмурилась, затрясла головой. Может, дядька Федос с Алесем и мертвые, да только все равно люди. Как же можно отказать?
– Не передумала. – Старуха осклабилась в беззубой улыбке. – Упертая ты. Совсем как я в молодости. И жалостливая. Плохо это. – Она покачала головой.
– Для кого плохо? – спросила Ася немеющими губами.
– Для тебя, девка, плохо. За жалость завсегда платить приходится. Ты платить готова?
Она не знала. Не знала, какова плата. Не знала, чем именно придется расплачиваться. Да и разве ж это важно сейчас, когда вокруг такое творится?!
– Иди уж. – Старуха махнула рукой. – Да постарайся до света дрыгву пройти. Много нынче крови вокруг, неспокойная она…
Пройти болото до света Ася успела и даже завернула на заброшенную пасеку, чтобы спрятать в тайнике дядьки Федоса донесение с Большой земли, но в деревню входила уже по темноте. Не заходя домой, сразу направилась к тете Люсе. Что сказать, как объяснить свою дикую просьбу, она не знала, а дядька Федос, который мог бы подсказать, что-нибудь присоветовать, как назло, не появлялся. Придется самой…
Тетя Люся спала или вовсе была в беспамятстве, потому что на робкий Асин зов не откликнулась, не открыла глаза, даже когда Ася потрясла ее за плечи. Новообретенным своим чутьем Ася вдруг ясно поняла – до утра тетя Люся не дотянет. Времени на раздумья не оставалось, нужно было действовать прямо сейчас.
Кухонный нож был наточен до бритвенной остроты, дядька Федос всегда считался мужиком хозяйственным и домовитым. Ася крепко сжала холодную рукоять, подошла к кровати. Ладонь у тети Люси была худой, полупрозрачной, с узловатыми суставами и голубыми дорожками вен.
– Всего несколько капель, – выдохнула Ася.
Она не успела – распахнулась входная дверь, в хату ввалились соседка бабка Шукайлиха и Ганна Прицепина. У Шукайлихи в руках исходил паром завернутый в рушник котелок, Ганна держала четвертушку хлеба. Обе они замерли на пороге, вперились в Асю внимательными, настороженными взглядами, а потом Ганна заорала во все горло:
– А ну отодь от нее, ведьма! Отодь, говорю!
– Аська, ты брось нож-то, – увещевала Шукайлиха, осторожно, бочком подбираясь к кровати.
Ну как ты им скажешь? Что можно им вообще объяснить? А до утра тетя Люся не доживет…
Нож блеснул стальной молнией – на бледной тети-Люсиной ладони выступила капля крови. Ася тут же прижала к ней носовой платок.
– Ах ты, гадина болотная! – взвыла Ганна. – Ах ты, ведьма!
– Совсем рехнулась девка! – ахнула Шукайлиха и тоненько завизжала.
До того, как в волосы вцепились крепкие пальцы Ганны, до того, как Шукайлиха, продолжая голосить, ухватилась за ее телогрейку, Ася успела сунуть платок за пазуху. Дальше она не сопротивлялась: ни когда Ганна все так же, за волосы, выволокла ее из хаты во двор, ни когда сбежались соседские бабы, ни когда на непокрытую голову посыпались проклятия и удары.
За все нужно платить, сказала бабка Шептуха. Вот она уже начала платить.
– Убийца… Ведьма… Сумасшедшая…
Ее называли по-всякому, били, рвали на ней одежду, ненавидели. Они сами были сумасшедшими, эти замученные войной и страхом бабы. На них нельзя злиться, их нужно пожалеть…
– А ну, разойдись! – Визгливые бабьи голоса перекрыл зычный мужской. – Разойдись, кому сказано?!
Во двор, сильно припадая на больную ногу, вошел Захар Прицепин, оглядел мрачным взглядом притихших баб и гордо вскинувшуюся Ганну, сплюнул на землю и сказал зло:
– Что удумали, дуры?! Что за крик?
Ася на Захара не смотрела, лежала ничком на холодной земле, прижимая к груди носовой платок.
– Так бешеная она, Захар Степанович! – взвизгнула Шукайлиха. – Люську прирезать хотела. Это добро, что мы с Ганной поспели, отобрали нож. – Бешеная! Это дрыгва из нее душу выпила, – добавила шепотом и перекрестилась.
– Правду, что ли, говорят? – Захар присел на корточки, потянул Асю за ворот.
Она ничего не ответила, даже вырываться не стала.
– По домам расходитесь! – велел он, вставая. – Сам разберусь.
– Знаем мы, как ты умеешь разбираться, – выкрикнула Шукайлиха, а потом глянула на посеревшую лицом Ганну и испуганно зажала рот ладонью.
– По домам! – рявкнул Захар, и под его недобрым, кровью налитым взглядом бабы бросились врассыпную. Во дворе осталась только Ганна. – И ты, жена, домой иди, – велел он.
– Помнишь еще, кто твоя жена? – выдохнула она. – А я уж думала, позабыл.
– Домой, – повторил он вроде бы и тихо, но так страшно, что Ганна всхлипнула и выскочила со двора.
– Все дуришь? – Захар проводил жену долгим взглядом, дернул Асю за воротник, поднимая с земли. – Да что с тобой такое? – спросил, всматриваясь в ее лицо. – Ты ж другая совсем стала.
– Такой и была. – Она не пыталась вырваться, крепко-накрепко сжимала окровавленный платок.
– Они правду, что ли, говорят?
– Нет.
– А что тогда? – Захар встряхнул ее, заставил поднять голову. – Не пойму никак.
– А не нужно тебе понимать. – Больше Ася его не боялась: ни крепких рук, ни цыганских глаз, ни шального огня. Может, жалела? Он ведь тоже по-своему несчастный.
Наверное, Захар понял, что не добьется больше ничего, сказал устало:
– Давай до дому провожу. А то мало ли что.
Она не стала отказываться, высвободилась, не оглядываясь, вышла со двора. До самого дома шли молча, Захар заговорил уже у калитки:
– Защитить хотел, а оно вон как вышло. Не чужие, так свои… – Он смотрел на Асю с такой тоской, что даже ее выстуженную дрыгвой душу проняло.
