Крик стих, бояре, задыхаясь, медленно оседали на лавки. Один из них, быстро оглянувшись, неуверенно проговорил:
— Тех, кто в Вознесенного… Их тоже!
— Верно! — взвизгнул кто-то, и тут же дружный крик вновь ударил в расписные своды:
— Чужаков! Тех, кто кресту кланяется! На дыбу! На дыбу!
— Не сметь! — кнесна взмахнула рукой, подалась вперед. — Не бывало такого в Лучеве, чтобы людей невинных за их веру гнать! Опомнитесь, бояре! Кого пытать решили? Не у каждого ли из вас родич есть, что кресту кланяется? И в посаде, считай, каждый десятый Вознесенного чтит! Войну начать решили? На скандов меч поднять — рука коротка, так против народа ополчиться вздумали? Первого, кто на брата встанет, сама мечом разрублю, не побрезгую!
Крик стих. Бородачи прятали глаза, отворачивались. Згур невольно залюбовался кнесной. Хороша! Словно из железа кована! Наверно, такой была Велга, когда много лет назад поднимала народ против Рыжего Волка. Тогда Правительница еще не была седой…
— Тебе же, воевода, — Горяйна обернулась к Згуру, — велю за воями смотреть, дабы насильства не учинили! Розыск же продолжить, пока правда явлена не будет! Ясно ли говорю?
По горнице неуверенно пробежало: «Ясно… ясно…» Горяйна вновь повернулась к Згуру:
— К тебе же, Згур Иворович, особый разговор есть. Ты и останься!
Бояре, пятясь и кланяясь, поспешили к выходу. Кнесна, подождав, пока последняя борода не исчезла в дверях, быстро спустилась по ступеням.
— Подойди, воевода! Негоже нам громко беседу вести… Згур повиновался. Кнесна задумалась, пальцы сжали вышитый платок…
— Ведомо ли тебе, Згур Иворович, что кнес наш великий уже полгод, как мертв, что в державе нашей — нестроение и разор…
Она помолчала, словно не решаясь продолжить. Наконец вздохнула:
— Скажу… Хоть и чужак ты, но за Сурь воюешь честно, потому и знать тебе должно. Пишут мне кнесы городов ближних, что время, настало единого правителя избрать, пока вся Сурь нового хозяина не нашла. Боги лишь ведают, когда войдем мы в Белый Кром, пока же державе негоже
вдовствовать…
Згур кивнул. Об этом он как раз совсем недавно говорил с Чудиком. Бывший наместник называл имена. Вернее, одно имя…
— Есть человек, тебе известный. Богат он и знатен, и кнесу прежнему родич ближний. В Белом Кроме у него друзей много…
Догадаться было просто. Згур усмехнулся:
— О том ли человеке я подумал, кнесна? Борода у него черна, и душа не белее… Горяйна кивнула:
— Асмут Лутович давно о Венце мечтает. О том еще отец его, старый Луг, крепкую мысль имел. Не любят их семью, боятся — и не зря. Думаешь, не ведаю, что он с холопами творит? И не только с холопами…
— Не только, — согласился Згур. — Есть один человек. Весь его род слуги Луга вырезали, а его под землю, в цепи… Рука кнесны дрогнула, губы побледнели.
— Да… И я его знаю…
Горяйна отвернулась, помолчала. Згур изумился. Неужели она ведает о Ярчуке? Впрочем, переспрашивать он не стал.
— Асмуту Лутовичу кнесом быть негоже, — тихо, но твердо проговорила кнесна. — Согласен ли, воевода?
— Негоже…
— То я и узнать хотела…
Оставалось откланяться, но кнесна внезапно улыбнулась:
— А что ты мне баял, будто отец твой — из холопей? Можно было отшутиться, но Згур ответил серьезно:
— Он был холопом, кнесна!
— Странно… — Женщина задумалась, помолчала. — В вашей земле холоп… может стать кнесом? Теперь уже улыбнулся Згур.
…Ее тело пахло мятой, и Згур, не удержавшись, ткнулся лицом в пышные рыжие волосы. Ивица засмеялась, рука легко скользнула по спине, губы коснулись шеи — там, где в набухшей жилке отчаянно билась кровь…
— Мне пора…
— Погоди! — Згур привстал, но руки поймали пустоту. Ивица вновь засмеялась:
— Хочешь еще? Хочешь? Это потому, что ты сегодня говорил с кнесной! Ты лежишь со мной и думаешь, что я — это она…
— Прекрати!
Он наконец сумел схватить ее за руку, прижать к себе.
— Пусти! Мне действительно пора. Асмут велел ехать в Жирицы, он говорит, что в городе сейчас опасно…
— Опасно…
Великий боярин уехал в ту же ночь, когда убили Чудика. С дороги он написал Згуру, что направляется к своему отряду, который стоял у самой Певуши. Дивного в том и не было ничего, но уж очень все совпало. Оставалось лишь гадать, ведал ли боярин о случившемся — или просто поостерегся. Впрочем, в присутствии Ивицы думать о таком не хотелось.
— Асмут еще сказал, что через два месяца в Белом Кроме будут выбирать нового великого кнеса. И что к этому времени мы должны разбить Лайва…
Згур кивнул — разговор с кнесной не забылся. Наверно, и ему осталось жить два месяца — до Белого Крома.
— И ты ему позволишь?
Мягкие ладони коснулись его щек. Згур глубоко вдохнул знакомый аромат мяты.
— Нет…
Она негромко рассмеялась:
— Ты сейчас не думаешь о нем. Ты думаешь обо мне. Ты решаешь, как бы меня оставить здесь до утра.
— Конечно!
— Конечно… — девушка вздохнула. — Ты еще совсем мальчишка, Згур! Если Асмут победит, у тебя не останется ничего — ни меня, ни жизни… Ты должен сам стать кнесом!
— Что?! — от неожиданности он даже отступил на шаг,
нога зацепилась за брошенный на землю плащ, Згур пошатнулся, едва не упал. Вновь послышался смех.
— Я говорила тебе — ты просто не знаешь, чего хочешь. Асмут давно понял. Он боится тебя, Згур! Боится, что его опередишь. Если ты разобьешь Лайва, то править Сурью будешь либо ты, либо Хальг Олавсон.
Згур не знал, что и сказать. Единственно, о чем он мечтал, — закончить войну и поскорее вернуться. Он уже и так
слишком задержался.
— Я чужак, Ивица! В каждом городе правит свой кнес…
— …И ни один из них не согласится уступить другому. Проще пригласить чужака — не так обидно. А если у чужака будет с собой тысяча воев… Асмут понимает, поэтому ты нужен ему только до Белого Крома…
Спорить не хотелось. Да и прежде, чем спорить с Иви-цей, нужно сначала убедить самого себя. Что ему обещали там, на Курьей горе? «Рыжую девушку и половину Венца»? Згур невольно усмехнулся. Половину! Все-таки полегче…
— Комита! Комита!
Полог палатки резко распахнулся. В глаза ударил свет факела, испуганно вскрикнула Ивица.
— Сажа?
Сотник взмахнул рукой, выпрямился:
— Моя просить прощения! Моя не хотеть мешать…
— Говори! — перебил Згур, понимая — зря не потревожат.
